Дорога к небу
Шрифт:
– Да, я пью! – шутливо произнёс он, разговаривая сам с собой. – Да, я шут, я паяц, так что же… Пусть… – Его сознание побежало по строчкам известной арии, но, сократив и изменив, он продолжил: – …и я ей не подам руки. Это же какой надо быть дурой, чтобы так глупо себя вести?! Х-м-м, – он расплылся в улыбке и обеими руками с силой, царапая кожу, почесал свой затылок. – Приходит, хвостом крутит! Вино подайте мне дорогое, смотрите на меня, какая я принцесса! «Мерседес» паркует, чтобы я видел, ухажёра себе завела и выпендривается!
Алексей поднял со стола
– Ох-ох-ох, цыпа! – Он зацепил вилкой внушительных размеров ком солёной капусты и, теряя капельки рассола, отправил его в рот. – Я, простой охранник ресторана, стою, никого не трогаю, а этой вертихвостке нужно после развода именно сюда жрать приходить, именно тут вино заказывать, кофточки, вырезы демонстрировать! Дура, и других слов у меня нет…
Он поднялся, прошёл к холодильнику, достал следующую бутылку, ещё постоял у открытой двери, рассматривая заботливо подготовленные мамой закуски, потом улыбнулся мысли о непреходящей материнской опеке и закрыл холодильник. Возвращаясь обратно, он пощупал в кармане телефон, потом достал его, проверил экран и, убедившись, что никто его в этом мире не хочет, сел на своё прежнее место.
– Ну, если я такой плохой, чего ты всё ходишь и ходишь? – продолжил он разговаривать сам с собой. – Развелась, и живи себе. Думаешь, если ты мне будешь свои богатства демонстрировать, я пожалею, волосы на себе рвать буду… А вот хрен тебе! – Он скрутил фигу и поднял её высоко вверх над головой. – Видела?! Всё строго наоборот. Это ты за мной бегаешь! Ты унижаешься и фордыбачишь, ты мучаешься и психуешь.
Он налил себе водки в стакан и поднёс его к лицу. Запах неприятно кольнул сознание и он, сморщившись, стал медленно пить ее.
– Водка, гадость какая! Фу! Но даже она, эта зараза, приятнее мне, чем ты и все твои выкрутасы. Детей забросила: Турции, шмурции, бегает – кобелька себе ищет. А на хрен ты кому нужна, дура сорокапятилетняя! Думаешь, косметику положила, сиськи имплантированные открыла и всё, звезда! Да двадцатилетних с ногами от гланд, с кожей гладкой и упругой очереди стоят, только деньги плати… – При этих словах он запнулся, в нескольких секундах тишины отыскал в голове нужные мысли и, достав телефон, набрал номер.
– Ворток, твою мать, ты где! – крикнул в трубку, едва услышав звук соединения.
– О, Лёха, привет. Бухаешь что ли? Отсюда чую, водкой пахнет!
– А у меня настроение хорошее. Во-первых, я развёлся и уже целых два месяца свободный мужчина. Во-вторых, эта зараза – я Манечку имею в виду – мотает мне нервы и почти каждый день шастает в ресторан, где я работаю, а в третьих – так не честно: ты на буровой, Глеб в Европе, а я что – пасынок у вас? Имейте совесть, дайте работу! Деньги кончились, докатился до того, что дома пью. Жопы бабьи только по телевизору и на улице вижу, никакой личной жизни, и это – в рассвете моих прекрасных лет!
– Ничего себе! – присвистнул в трубку телефона Михаил. – Развёлся
– Эта дура приходит показать, какая она благополучная и что всё у неё в шоколаде. Хочет ещё раз подчеркнуть разницу между нами, пожалеть меня, горького пьяницу.
– Ну, а действительно: чего ты пьёшь-то? Помнится, когда мы в Ватутинках собирались, ты завязать обещал.
– А что я – пью?! Самую малость, только чтобы время убить. Дела нет, да и вы пропали, друзья называется!
– Понял. Обязательно свяжусь с Глебом, и мы персонально для тебя что-нибудь придумаем, только ты… – Михаил на несколько секунд замолчал, обдумывая свои следующие слова и, быстро приняв решение, уверенно произнес: – Увольняйся к чёртовой матери из своего ресторана и прилетай ко мне на буровые, тут и для тебя работа найдётся, а Глебу мы всё позже объясним.
– Щассс… всё брошу и поеду грязь месить! Ты что, с ума сошёл – оставить постоянную работу в Москве и поехать на край земли! Буровые, алюминиевые миски, маки в степи и прочая лирика у меня в жизни уже была, когда я с Глебом по Африке мотался. Теперь хочу огромный плазменный телевизор, тренажерный зал и молоденькую подружку, стучащую крышками кастрюлей на кухне.
– Лёшка, ты дурак! Какая это для тебя работа! Давай не хандри и прилетай меня менять. Я ужасно соскучился по своим детям, а главное – Вера сменив гнев на милость, хочет со мной встретиться и поговорить. Может, еще и склеим чего, всё-таки двадцать лет вместе прожили.
– А, ну так и говори – бабу свою проведать хочешь. – Алексей состроил гримасу, водка растворила кровь, убрала резкость и с трудом позволяла следить за линией разговора.
– Ты, дурачина, бабами своих тёлок называть будешь, а это жена моя! Понял, дятел пьяный?
– За козла ответишь, – отключая телефон, прошептал охранник. Стены, качнувшись, поплыли в далёкое плавание, глаза закрылись, провожая мир ярких красок, а тело, скатившись по спинке стула вниз, удобно расположилось на полу, положив под голову тапочки.
Глеб, закончив ужин с Сергеем и Мариной на ноте прощальной улыбки и стаканчика хорошего, выдержанного виски, шагал по вечерним улицам Вены. Он шёл гости к своему давнишнему другу тех времён, когда Советский Союз ходил в консерватории, а рабочие и служащие понимали разницу между скрипкой и альтом. Подойдя к дому на Чернингштрассе, он внимательно посмотрел по сторонам и, убедившись, что не ошибся, нажал на звонок нужной ему квартиры.
– Да, вас слушают. – Услышал он тембр, знакомый ему уже тридцать лет.
– Это квартира профессоров Венской консерватории? Или мне нажать другую кнопочку?
– Глеб! Наконец-то! – Он услышал, как щёлкнул электронный язык замка, дверь распахнулась, и прямо по лестнице, вниз, ему навстречу принялся спускаться Лёня.
Они обнялись; время, безжалостно съевшее их фигуры и распылившее белую краску на виски, отступило, и они обнялись, как много лет назад – сильно и уверенно, как мужчины, дарящие тепло многих лет дружбы.