Дорога к звездам
Шрифт:
Колючий, ледяной ветер кружил поземку по летному полю, а у самого трапа нашего самолета стоял белый «Мерседес—300» с распахнутыми дверцами.
Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнаженной головой, держа бежевую пыжиковую шапку в руках, первый и крошечный признак нашего российского благосостояния ее владельца, — в распахнутой дубленке мышиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого «мерседеса» — ни больше ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван
Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак и Котов, торговец «живым Кошачьим товаром», изготовитель уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных. Пилипенко — автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших это Животное, сделавших его членом своей семьи, и так подло украденного и умерщвленного на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко, где-то неподалеку от города. Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды...
ИТАК — САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО.
То есть—круг замкнулся.
Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, начинается, с того же ненавистного мне Пилиленко! Просто мистика какая-то...
Что же дальше-то будет?..
Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:
— Хай ду ю ду! Вилкоменн ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю...
Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
— Васька! Как там дальше?..
Сидевший за рулем Васька (тоже— хорошая сволочь!..) удивился и сказал:
— Ну, Иван Афанасьевич, ты даешь, бля!. Откуда я-то знаю? Ты — хозяин, ты и знать должон.
Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
— Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.
Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:
— Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в Санкт-Петербург.
Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и нажала мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-немецки:
— Фрау Кох? Все в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полете все, все было в порядке. Передаю телефон...
Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
— Герр фон Тифенбах — вас.
Я в своей рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что
Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани: — Ну как ты, Кыся?..
— Нормально, — по-шелдрейсовски ответил я. — Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я еще буду звонить...
И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся...
Ах, как мне отчетливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пилипенко, когда провонявший оружием, потом и похмелюгой милиционер остановил тогда раздолбанный «москвичонок», на котором они везли нас на заклание в Институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да еще и обматерил с ног до головы!
«Будет и на нашей улице праздник!.. — сказал тогда Пилипенко Ваське. — Сейчас время революционное — кто был ничем, тот станет всем!..»
А я еще тогда подумал — все может быть...
И вот вам, пожалуйста! Белый «мерседес», пыжиковая шапка, дубленка — которые ему раньше и во сне не снились... И Васька прикинут— будьте-нате. Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит. Курят они исключительно «Данхилл».
Так это он — Пилипенко Иван Афанасьевич — хозяин самого дорогого и престижного пансиона для иностранных Котов и Собак самого высокого ранга?! Это на ЕГО банковский счет Фридрих фон Тифенбах перевел все суммы на мое содержание!
— Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! — окликнул его Васька. — А не сдается тебе, что у этого мюнхенского Котяры — рожа вроде знакомая, а?
У меня сердце замерло... А вдруг они узнают меня, развернутся прямо вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на Васильевский остров, в Институт физиологии!.. Благо тут это рядышком.
— Ну тебя, Васька, — неуверенно проговорил Пилипенко. — Быть не может! За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя — похож... Ты про какого вспомнил?
— А про того — с проспекта Науки. Который нас в последний раз тогда, осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и сам смылился. Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже...
— Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если этот Котяра действительно того самого еврейчика и он за это время сумел ТАК приподняться, что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым телефоном — я ни о чем вспоминать не хочу!
— А если я тебе напомню, как он в позапрошлом годе тебе всю фейсу располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз?.. — ехидно спросил Васька.