Дорога к звездам

Кунин Владимир Владимирович

— Давай, Митя, в порт, — сказал я. — Поищем одного моего приятеля. Не найдем — созвонимся с Мюнхеном, чего-нибудь да придумаем.

Я вспомнил бесхвостого Кота-Бродягу и сказал его любимую фразочку:

— Безвыходных положений, Митя, на свете не бывает!

— Уважаю, — сказал Митя, и мы поехали в порт.

* * *

В порту у причала не было ни одного русского судна. Стоял какой-то пароход, но Митя сказал, что это «чухонец». Так у нас в Питере называют финнов.

— Наверное, Рудик в море, —

расстроился я. — Плывет, наверное, сейчас, толстожопый, и страсбургский паштет треекает со своим подонком Барменом!..

Митя почувствовал мое состояние и так успокоительно говорит:

— Что, на твоем Рудике свет клином сошелся? Во-первых, я могу кое-чего совершенно официально узнать, а во-вторых, сам оглянись, пошуруй глазками— нет ли какого другого местного Кота или Кошки? Их порасспрашивай...

И я оглянулся вокруг. И точно! Смотрю, так деловито и безбоязненно какая-то жутко грязная, тощая и клочкастая Кошка чешет! Явно — местная, портовая. Но уж такая замызганная!.. Прямо какая-то АнтиКошка! Я б такую даже на необитаемом острове не стал бы...

Ну как можно так не следить за собой?! Поразительно! Тем более в таком месте, как пассажирский порт Санкт-Петербурга. Морские ворота России, можно сказать! Вот по такой Кошке-грязнуле любой вшивый иностранец будет судить обо всей нашей стране...

Но я превозмог свою брезгливость, догнал ее, а она, дура, сразу спину выгнула, уши прижала и свои грязные клыки мне показывает! Будто я собираюсь ее насиловать...

— Ладно тебе, — говорю. — Не скалься. Ты местная?

— А что? — говорит, но уши не поднимает и спину не выпрямляет.

— Ты здесь такого кота — Рудольфа— не знаешь? Толстый такой, пушистый... В Германию со своим Барменом плавает. Может, встречала?

— Может, и встречала, — говорит эта портовая курва. — А тебе зачем?

— Друг я его, — говорю, — повидать хотел, покалякать...

Она посмотрела на меня так подозрительно и спрашивает:

— Ты — Кыся, что ли?

— Кыся... — говорю.

А сам думаю: «Ни хрена себе, как я популярен?! Ну, в Мюнхене — оно понятно: телевидение, газеты, фамилия фон Тифенбах... А здесь-то, в Питере, с каких дел?!»

— Иди за мной, — говорит эта грязнуха.

Привела она меня в какой-то теплый подвал — там поверху толщенные трубы шли. От них все тепло и было. И повела меня в самый конец подвала, к грязному маленькому окошечку.

Чувствую — Котом пахнет! И Котятами. И пылью. И еще чем-то...

Пригляделся, в тусклом свете крохотного окошка действительно Кот сидит. Худющий — прямо скелет один с хвостом и усами! От недоедания — шерсть без блеска, но лапы жилистые, мускулистые.

А вокруг него четверо тощеньких Котят играют, напрыгивают на него, за облезлый хвост его таскают.

Меня Кот не видит, я в полоску света не попадаю, но и не чувствует, вот что странно!

— Достала что-нибудь? — спрашивает Кот Кошку.

— Нет, — говорит Кошка. — Любка-буфетчица

на склад поехала товар получать, буфет закрыла. Потом, попозже, сбегаю еще разок....

— Ох-хо-хо... — горестно так вздыхает Кот и с жалостью оглядывает Котят.

А вокруг — нищета беспросветная! Подвал моего бесхвостого кореша Кота-Бродяги по сравнению с этим подвалом — просто Дворец роскоши и изобилия!

Я жду в полутьме. Что тут скажешь?.. И вдруг эта грязнуха Кошка говорит:

— Рудольф! А к тебе твой друг явился, не запылился. Кыся твой разлюбезный...

Гляжу — батюшки, да ведь этот скелет с хвостом и ушами и впрямь— Рудольф!..

— Рудик... — говорю я растерянно. — Это я — Кыся.

* * *

... На третий день после того, как мы с Водилой съехали с корабля в Киле, и после того, что с нами случилось по дороге в Мюнхен, когда пароходу оставалось всего несколько часов ходу до Санкт-Петербурга, ночью в закрывшийся уже бар вошли двое бычков — один русский и один немец и сказали Бармену, что «товар» погиб под Мюнхеном. Поэтому Бармену тоже нечего делать на этом свете, и на глазах ошалевшего от ужаса Рудольфа в упор расстреляли Бармена из своих длинных и тихих пистолетов.

Заперли бар изнутри и взломали все, что можно было взломать. Искали деньги и какие-то бумаги. Бумаги нашли и тут же их сожгли. А деньги — только двухсуточную выручку бара. И все.

Так и не купил Бармен домик на юге Франции. Лежат теперь его три миллиона долларов где-то без малейшего движения и пользы...

— Жадность фраера сгубила! — желчно вставила Кошка.

Наутро, уже в петербургском порту, был страшный шухер! Народу понаехало — из бывшего КаГэБэ, из милиции!.. Ходят по бару, прилипают подошвами к полузастывшим кровавым лужам, фотографируют, записывают, всех допрашивают, обыскивают...

Перепуг на судне — ужаснейший! Все же контрабанду везут — и командный состав, и рядовые матросики... А ну как найдут и с корабля спишут?! Как жить тогда?..

Рудольф не стал дожидаться, пока и его за жопу возьмут, и смылился с судна. Но так как города не знал (практически уже сколько лет на берег не сходил!..), то так и остался жить в порту.

Хорошо вот Кошка Маня взяла его к себе... Теперь вот Котята у них. Живут, перебиваются. Маня жратву достает, Рудик Котят воспитывает...

— Погоди, Рудик! — сказал я ему. — Я сейчас вернусь...

Пулей промчался по подвалу на выход, рванул за рекордное время к нашей черной «Волге», говорю Мите:

— У тебя деньги есть?

— Есть, — говорит Митя. —Сколько тебе?

— Мне-то они на кой?! — говорю. — Ты смотайся в лавочку, купи сосисок, рыбки какой-нибудь и молока побольше. А потом скажешь Пилипенко, что на меня истратил. Он тебе эти деньги отдаст. Так в контракте оговорено...

— В гробу я видал этого Пилипенко! Жди! — Митя сел за руль, завел машину и рванул с места.