Дорога к звездам
Шрифт:
— Слушайте! Но ведь это же тот самый русский кот, которого еще вчера рекламировали газеты и телевидение!..
Во время всех предыдущих перешептываний я сидел на своем стуле как изваяние — не шевельнув ни ухом, ни кончиком хвоста. Но последняя фраза Человека, говорившего обо мне, автоматически повернула меня в его сторону. Еще Шура говорил, что испытание славой и популярностью — самое тяжкое испытание...
Я повернулся, чтобы рассмотреть Человека, узнавшего меня, а увидел входящих в зал «Тантриса»...
... ХОЗЯИНА
Я тут же вспомнил ночной корабельный бар, злую рожу Хозяина Дженни, заплаканное лицо Хозяйки и тоненький, захлебывающийся лай Дженни...
Мне даже сейчас показалось, что я слышу этот лай.
Фридрих тоже увидел входящих в зал и сказал Тане и фон Дейну:
— А вот и Моника с Гельмутом! Не помню случая, чтобы они не опоздали.
«Во, бля!.. — как говорил Водила, когда случалось что-то неожиданное. И в большинстве случаев потрясенно добавлял: — Ну, ёбть!!!»
Так, оказывается, Хозяйка Дженни — дочь Фридриха фон Тифенбаха? А ее муж, этот жлобяра, у которого мы с Дженни золотую зажигалочку «Картье» скоммуниздили, — зять Фридриха?!
Мне снова послышался голосок Дженни. Не хватает еще, чтобы у меня на нервной почве начались слуховые галлюцинации!.. Мало того, я даже почувствовал ЕЕ запах! Мамочки родные... Что творится на белом свете! Ну и ресторанчик!..
— Познакомьтесь, пожалуйста, — говорит Фридрих, и наши все встают из-за стола. Один я продолжаю сидеть в полном охренении, потому что все сильнее и сильнее начинаю чувствовать запах Дженни! — Моя дочь — Моника фон Тифенбах-Хартманн и мой зять — Гельмут Хартманн. С Фолькмаром вы знакомы уже тысячу лет, а это его приятельница и ассистент, очень симпатичный мне человек — доктор Таня Кох, — улыбается Фридрих.
Все здороваются и знакомятся, а меня ну просто не покидает ощущение присутствия Дженни, и все! Но тут Фридрих показывает на меня и говорит:
— А это мой друг — Кыся. И пригласил я вас, чтобы мы могли сегодня отпраздновать его появление в моем доме!
Моника и Гельмут незаметно для всех (кроме меня, конечно!) переглянулись, и Гельмут, усаживая Монику на стул, сказал:
— Я много раз бывал в «Тантрисе» и сидел за одним столом и с английскими промышленниками, и с американскими кинозвездами, и с членами французского правительства, и с австралийскими скотоводами, не говоря уже о министрах и членах нашего бундестага...
«Но никогда сам не платил по счету!» — МЫСЛЕННО сказал мне Фридрих фон Тифенбах.
— Однако я впервые сижу за одним столом с кошкой, ради которой мы все сюда собрались, — весело проговорил Гельмут и слегка брезгливо переспросил: — Как, вы сказали, ее зовут,
— ЕГО зовут Кыся, — жестко произнес фон Тифенбах. — Или, если вам угодно, — Мартын.
От злости фон Тифенбах неожиданно правильно произнес мое настоящее имя.
И тут происходит самое потрясающее событие всего вечера!
Не успевает Фридрих выговорить мое имя, как из большой модной сумки Моники фон Тифенбах-Хартманн раздается уже не кажущийся мне, а самый настоящий, истерически-торжествующий лай Дженни, в котором я слышу:
— Я знала!!! Я знала, что найду тебя!.. Мартынчик, любимый!.. Да выпустите меня, черт вас подери, из этой дурацкой сумки!..
Я уже собираюсь броситься вперед на освобождение Дженни, как Моника сама открывает свою необъятную сумку, и оттуда, буквально птичкой, прямо на стол выпархивает перемазанная пудрой и губной помадой, тушью для ресниц и каким-то розовым кремом, вся в мельчайших обрывках бумажных салфеток, моя милая, умная и нежная подружка Дженни, с которой я провел в море всего лишь двре суток, а уже месяца три вспоминаю о ней с такой благодарной теплотой, какой не чувствовал, пожалуй, ни к одной Кошке...
Дженни бросается ко мне, я бросаюсь к ней, Моника с криком «Спасите собачку!!!» бросается к нам, пять кельнеров бросаются к Монике, весь ресторан в шоке, а какой-то мудак уже порывается звонить в полицию!
Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни в объятия, и на глазах всего «Тантриса», прямо на столе мы начинаем так неистово облизывать друг друга, что пятеро кельнеров застывают на полпути, как бетонные химеры у входа в ресторан, женщина, сидящая с мудаком, вызывающим полицию, вырывает у него из рук телефонную трубку, а Моника в растерянности шепчет:
— Боже... Что она наделала в моей сумке!..
Гельмут пытается извиняться за тот бордель, который мы с Дженни устроили в явно неподходящем для этого месте, и все время трусливо посматривает по сторонам, пытаясь понять — не повредит ли это ему в дальнейшем? От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько приторможенно-ошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих — нормальные, я бы даже нахально сказал, наши Люди, — ржут как сумасшедшие!
— Прости меня, папочка, — чуть не плачет Моника. — Она с утра была так возбуждена... Так не хотела оставаться дома...
— Значит, она что-то предчувствовала, — смеясь, сказал ей Фридрих фон Тифенбах.
— Да, да!.. — кричит мне по-нашему, по-Животному, Дженни. — Я чувствовала!.. Я знала, что именно сегодня что-то должно произойти!.. С того момента, как Фридрих нам позвонил и пригласил Монику с ее идиотом в «Тантрис», я места себе не находила!.. Мартын-чик! Я так счастлива...
Фридрих фон Тифенбах бережно пересаживает меня и Дженни со стола на мой высокий стул, а кельнеры наперегонки бросаются к нашему столу — сменить скатерть и приборы.