Дорога на Берлин

Осипов Кирилл

— Дозвольте доложить…

Шатилов обратился к двери. Там стоял, руки по швам, молодцеватый сержант: грудь колесом, в плечах сажень косая, а лицо чем-то странно знакомо. Сержант тоже уставился на него и вдруг шагнул вперед: «Господин Шатилов!» — но, спохватившись, застыл на месте.

— Эге! Знакомы! — протянул Суворов. —

Хотя что же-ведь ты ко мне от Ивонина попал, а значит, подполковнику на глаза попадался. Что, Алефан? Пора уже? Передай, что сейчас выйду, пусть строятся. Вот, господин Шатилов рекомендую: уже сержант, а скоро унтер-офицером будет. И книжки читать любит.

Алефан даже вспотел от волнения. Шатилов подошел к нему и крепко пожал руку.

В памяти вдруг, как перед утопающим, с удивительной отчетливостью промелькнули картины прошлого: поход к прусской столице, Ивонин, Емковой…

— Мы с ним на Берлин ходили, — сказал он Суворову. — Вот где встретиться привелось.

— Ступай, Алефан, — кивнул Суворов.

Склонив голову на руку, он долго сидел в задумчивости. Шатилов не решался прервать молчание.

— Воевали… Помилуй бог… Высшие начальники почти все плохи были, провиантская часть — негодная, санитарная — тож! Армию в полсилы сделали… И все-таки победили. Трижды смертно разбили пруссаков, в столице ихней побывали. Что же будет, когда настоящие люди войска поведут? Не Бироном привезенные, золотом вражьим не ослепленные, а подлинные россияне.

Суворов поднялся и распахнул окно.

— Природа произвела Россию только одну. Вот они — просторы наши бескрайные. Кто измерит их? Так же и дух народа нашего. Незлобив русский человек, погулять, поозоровать любит. Но коли всерьез случится бороться, помилуй бог! Не сдобровать тогда ворогу! Всегда в годину трудную находятся в народе нашем и живительная энергия, и уменье, и самые люди, могущие претворить эти черты в причину победы. В чем другом,

если не в этом, был авантаж нашей ослаб лейкой армии над столь слаженным войском Фридерика?.. Неисчислимы резервы наши, не взять их ни измором, ни дерзким налетом. Командиров хороших только надобно, чтобы солдатам-богатырям дать удаль свою выказать.

Глаза его сверкали, он говорил негромко, но Шатилову казалось, что голос его гремит.

Он протянул Шатилову руку.

— Ступайте, подполковник. Статься может, скоро свидимся еще с вами на полях брани.

Шатилов, не чувствуя под собой ног, вышел от Суворова.

На широком плацу стоял выстроенный в походном порядке полк. В ярких лучах солнца граненые штыки горели почти ослепительным блеском. Тяжелое знамя с мерным шелестом стремилось по ветру.

Шатилов отошел в сторону и встал, очарованный, завороженный величием зрелища. Появился Суворов в зеленом мундире, стройный, гибкий Как удар грома, прокатилось оглушительное приветствие. Суворов внимательно оглядел полк, что-то сказал окружавшим его офицерам — и махнул рукой. Грянула рассыпчатая медная дробь барабанов, и полк двинулся. Рота за ротой, батальон за батальоном проходили широким, свободным, легким шагом и исчезали в светлом мареве сверкающего полудня.

Потом из тысячи грудей полилась песня — с присвистом, с гиком, с безудержной удалью, и слышались в ней раздолье безмерных пространств, где только ветер, да солнце, и неуемная сила, и сладкая тоска.

Уже давно опустел плац, ускакал вдогонку полку на проворной белой лошадке Суворов, а Шатилов все стоял, ловя слухом плывшие в прозрачном воздухе родные звуки солдатской песни.