Дорога на две улицы
Шрифт:
Борис Васильевич ненадолго обижался – пока не подходил к кроватке правнука, где моментально забывал обо всем.
Любить младенцев – труд не тяжелый. К тому же своих, кровных. К тому же Сенечка был так очарователен, как может быть очарователен и восхитителен толстый, в перевязочках и кудрях, большеглазый ребенок. «Ну просто Купидон, а не младенец», – умилялись прохожие на улице, заглядывая в коляску.
Машка была матерью трепетной, но нервной. Уходя из дома, торопилась обратно. Влетая в квартиру, тут же бросалась к сыну, зацеловывала его, затискивала. А при малейшем
Если у мальчика разбаливался живот или цеплялась другая хвороба, Машка принималась рыдать в голос. И все успокаивали мать, мгновенно отвлекаясь от ребенка.
Молодые мамки – «прогулочные» подружки – Машке откровенно завидовали: ну у кого была еще такая райская жизнь? Ни у кого, точно.
Никто у этих бледных и замученных женщин ребенка из рук не вырывал – ни мать, ни тем более свекровь. И даже наличие мужа не облегчало их жизни – мужья работали или валялись у телевизора.
А у этой… Гулял дед, стирала тетка, готовила бабка. Другая бабка тетешкалась, кормила и занимала ребятенка.
Утром его торопливо забирали из Машкиной комнаты – пусть девочка поспит.
Ее отпускали по делам и к подружкам. Предлагали поехать на море с компанией друзей. Отпускали в кино и кафе. И мечтали, что бы она устроила свою личную жизнь.
Да и сама Машка не переживала, что родила от любовника и жила без мужа.
Повезло девке, ничего не скажешь!
Когда сыну было почти год, Машка ускакала с подружкой в Питер – развеяться, на пару деньков.
В Питере закрутила роман и стала мотаться туда два раза в месяц.
На это ей тетка давала денег, бабка пекла пирожки для ее возлюбленного, а дед предлагал «не торопиться». Без тебя, дескать, всем нам спокойнее. А то ты, матушка, чересчур экзальтированна. И даже, я извиняюсь, можно сказать, истерична.
И Машка не возражала. Правда, названивала из Питера по сто раз на дню. Требовала подробных докладов.
– Не домогайся! – кричал дедуська. – Все у нас по режиму! – И, тяжело вздохнув, передавал трубку Елене.
Невозмутимая, как всегда, та спокойно и обстоятельно докладывала – как Сенечка поел, поспал и, извините, покакал.
Ольга спросила Машку, что у нее там и насколько серьезно.
Машка легкомысленно отмахнулась:
– Ничего эпического, так, тешу волюшку и тело. Не бери в голову, пустячное дело.
– Цинично, – усмехнулась Ольга.
Машка отмахнулась:
– А, перестань! Ты же не Леночка, в конце концов. Это она все еще верит в неземную любовь и верность до гроба.
Ольга кивнула:
– Да, правда. Поэтому она у нас такая счастливая.
Милые девочки. Наивные девочки. Наверно, так подумала бы Елена, услышав их разговор.
Ольга успокоилась – значит, в Питер мальчика не увезут! Это самое главное.
А остальное… Действительно, пустячное дело. На здоровье, что называется.
Поначалу только Ольга ездила в Коньково, в новый Никошин дом.
Елена
Ольга называла себя «засланец семьи».
Ездила нечасто и докладывала родителям обстоятельно.
Елена сидела напротив и жадно слушала. Останавливалась на подробностях – как чисто в квартире, что на столе, обихожен ли Никоша.
Слегка морщась, интересовалась про Катиных детей – воспитанны ли, шумны, аккуратны, образованны? Как с Никошей? Вернее, как ОН с ними!
Ольга терпеливо повторяла:
– Чисто. И очень. Стол накрыт по-праздничному. Два салата (один – любимый Никошкин оливье). Второй – морковка с яблоком, витаминный. Суп из шампиньонов с гренками. Обалденный, кстати, суп! Надо и нам попробовать. На второе – котлеты с пюре, как Никошка любит. Чай с вареньем и с пирогом. Покупным, мам! Расслабься! – Потом, раздражаясь, скороговоркой: – Унитаз блестит, волос в раковине нет, пыли на мебели тоже – а как же, проверяла! Белым платком! Дети замечательные. Воспитаны прекрасно. Во взрослые разговоры не лезут, говорят «спасибо» и моют руки перед едой. Все, мам? – желчно осведомлялась она.
Елена обижалась и начинала плакать.
Ольга брала себя в руки и терпеливо объясняла – в который раз:
– Мамочка! У них все хорошо! Поверь мне! Катя – хорошая и милая женщина. Невооруженным глазом видно, что Никошку она обожает! И он ее, кстати, тоже – уж извини! Детей Никошка любит, и они его тоже! У Кати вкусно и чисто. И вообще – в доме мир, лад и покой! Ну и что тебе еще надо? Может, наконец смиришь свою гордыню? Ради родного сына?
Да все давно понятно! Все и давно! И что Катя эта хорошая, и что Никошке там уютно и спокойно, и что чужих детей любишь зачастую не меньше, чем своих, кровных. Уж кому, как не Елене, об этом знать! Разве Машку-большую она не любила? А про Машку-маленькую и говорить нечего! Ни разу в жизни ей не пришла в голову мысль, что та ей неродная!
А маленький Сенечка? Такой восхитительный и обожаемый! И такой родной!
Вот ведь судьба – трое своих детей и ни одного кровного внука! И что?
А ничего. Счастье, что есть Машка и есть Сенечка. Вот что!
Просто было стыдно. Вот и все. За себя стыдно. За свой разговор с Катей тогда. За то, что не пошла на свадьбу. За то, что не ездила к ним все эти годы. За то, что не передала ее детям ничего и ни разу – ни игрушки, ни шоколадки.
За то, что звонила Никоше только на работу. За все.
И что ей сделала эта женщина, что? Чем навлекла такой гнев и ненависть?
«Не пара». Не пара ее драгоценному сыну, как казалось. А оказалось, что пара. И что жена – оказалось. И хозяйка, и приличная мать.
И что Никоше с ней хорошо. Это же очевидно, шесть лет прошло!
Просто надо попросить прощение. И все.
Хотя нет, не все. Еще надо надеяться на Катино великодушие.
И найти в себе силы поехать туда и покаяться.
Не так-то много. Хотя…