Дорога на космодром
Шрифт:
Удивительно ли, что этот человек, который никогда не принадлежал ни к какой политической партии, делает на склоне лет свой выбор: «… Все свои труды по авиации, ракетоплаванию и межпланетным сообщениям передаю партии большевиков и Советской власти – подлинным руководителям прогресса человеческой культуры».
За обычно очень простым, кажущимся иногда даже наивным, языком Циолковского прячется мысль гигантской глубины. Этот человек оглядывает мир, в котором он живет, и сразу видит истинное лицо этого мира. Он наделен способностью проникать в суть вещей и явлений, и, самое главное, история вопроса, предшествующие поиски не отягощают полета его мысли, он необыкновенно свободен в этом полете,
Читая Циолковского, можно находить новые и новые проявления этой свободы мышления, вновь и вновь удивляясь широте кругозора этого необыкновенного человека. Но ведь наша задача уже, нас прежде всего интересует Циолковский – строитель космической дороги. И когда думаешь о его вкладе в те области знаний, которые связаны с исследованиями космического пространства, на смену удивлению приходит искреннее восхищение.
Вспоминается мне один разговор с космонавтом Константином Петровичем Феоктистовым. Профессор, доктор технических наук Феоктистов принимал непосредственное участие в разработках первых советских пилотируемых космических кораблей, был одним из тех, кто впервые в мире практикой собственной работы проверял труды Циолковского. Мы заговорили о Константине Эдуардовиче, и Феоктистов сказал:
– Разумеется, нельзя утверждать, что ученые и конструкторы вот сейчас претворяют в жизнь технические идеи Циолковского. Это вульгарно. Всей сложности полета в космос Циолковский представить себе не мог. Но меня поражает, как мог он серьезно говорить и думать обо всем этом совершенно на «пустом месте», с поразительной точностью определяя все детали…
Слов этих я тогда не записал и передаю по памяти только их смысл, но смысл я запомнил хорошо и, читая Циолковского, многократно и радостно находил подтверждение мысли Феоктистова. А когда в Калуге начали регулярно проводиться «Чтения К. Э. Циолковского», в докладах которых разбирались вопросы о влиянии его идей на сегодняшние проблемы космонавтики, стало очевидным, что вновь оказался прав Константин Эдуардович, когда, заглядывая в будущее, он писал, что люди «более знающие и более сильные докончат, быть может, решение поставленных мною задач».
Мне приходилось присутствовать на десятках «космических» пресс-конференций, но глубже всего в память врезалась самая первая, в московском Доме ученых на Кропоткинской, в апреле 1961 года. Кто-то из журналистов задал тогда вопрос Гагарину:
– Отличались ли истинные условия вашего полета от тех условий, которые вы представляли себе до полета?
– В книге Циолковского очень хорошо описаны факторы космического полета. – ответил Юрий Алексеевич. – и те факторы, с которыми я встретился, почти не отличаются от его описания.
Так, звездной дорогой Юрия Гагарина мысленно уже прошел молодой учитель гимназии К. Э. Циолковский, который 12 апреля 1883 года (ровно – день в день – за 78 лет до старта Гагарина) окончил свой космический дневник «Свободное пространство». Гагарину, когда он полетел в космос, было 27 лет. Циолковский тогда был моложе – 25 лет. Раньше даже, в 20 лет, на листке с датой 8 июля 1878 года оставил он запись: «С этого времени начал составлять астрономические чертежи». Впрочем, и эту дату не должны мы считать датой космического старта идей Циолковского. Ведь сам он пишет: «Мысль о сообщении с мировым пространством не оставляла меня никогда».
В «Свободном пространстве» Константин Эдуардович уже говорит об «обитателях космоса», для которых межпланетные просторы не просто черная бездна, но новая среда, новые пространства жизни. И что самое главное – именно в этой работе Циолковский приходит к мысли, что только ракетный аппарат
Моноплан К. Э. Циолковского.
Рисунок К. Э. Циолковского к рукописи «Свободное пространство». 1883 год.
В 1896 году он развивает эту мысль в своем первом научно-фантастическом произведении «Грезы о земле и небе и эффекты всемирного тяготения». Он углубляется в самую суть реактивного принципа движения, понимая, что только отбрасывание некоторой массы может сообщить движение космическому летательному аппарату. В фантастике Циолковский так же безупречно точен, как и в своих технических статьях. Для него фантастика – лишь иная, более доступная для неподготовленного читателя форма пропаганды своих идей. Не уход, не отдых от истины, а лишь переодевание ее в более броскую, яркую одежду. Здесь он самостоятельно и независимо продолжает старую традицию, устремляя ее в будущее: фантастика Циолковского идет от «Сновидений» Иоганна Кеплера к «Плутонии» Владимира Афанасьевича Обручева, к фантастике писателей-ученых Николая Николаевича Плавильщикова и Ивана Антоновича Ефремова.
Вот они, знаменитые формулы К. Э. Циолковского, впервые написанные его рукой.
Рисунки К. Э. Циолковского из «Альбома космических путешествий».
В 1961 году после возвращения из космоса Германа Степановича Титова я несколько дней прожил вместе с ним в Крыму под Байдарскими воротами. Мы много тогда говорили о его полете, и я, помню, спросил его однажды, как он спал в космическом корабле.
А я и не знаю, – задумчиво ответил космонавт, – Может быть, стоя, а может, лежа. Кто знает? Ведь разницы нет – невесомость…
Помню, именно эти слова поразили меня более всех других его рассказов. Необходимо было проделать определенную и весьма непривычную умственную работу, чтобы не только головой, но и сердцем понять, что вертикально стоящая кровать, абсолютно невозможная на Земле, не будет выглядеть дико в мире, где вертикаль равна горизонтали, а пол – тот же потолок. Но если это было трудно почувствовать мне, инженеру, знакомому с современной космической техникой, сотни раз читавшему о невесомости, понимавшему природу этого явления, то каково же было Циолковскому?!
В «Грезах…» Константин Эдуардович описывает невесомость так, будто сам он был командиром «Востока». И Титов, сам того не зная, повторил мне объяснения Циолковского: «Верха и низа в ракете собственно нет, потому, что нет относительной тяжести, и оставленное без опоры тело ни к какой стенке ракеты не стремится, но субъективные ощущения верха и низа все-таки остаются. Мы чувствуем верх и низ, только места их сменяются с переменой направления нашего тела в пространстве. В стороне, где наша голова, мы видим верх, а где ноги – низ».