Дорога надежды

Голон Анн

Однако Анжелика утратила ощущение времени. Минуты превратились для нее в часы, часы — в дни, дни — в недели.

Эли Кемптон принес ей календарь, который он продавал в долинах рек и на побережье, пытаясь доказать, что не прошло и двух дней, как она пришла в сознание. Однако это окончательно сбило ее с толку, а мелькание страниц с пляшущими на них буквами и рисунками вызвало головокружение.

Что делал тут этот коммивояжер из Коннектикута? Конечно же, он был здесь!

«А почему бы и нет? Ведь он давно уже задумал приехать в Салем одновременно с кораблями г-на де Пейрака. А замеченный ею при пробуждении негритенок был не кем иным, как ее маленьким помощником Тимоти. А мистер Виллоугби? Of course note 5 ,

мистер Виллоугби также находился в Салеме. В добром здравии, и все такой же весельчак. Однако приглашать его в дом значило бы безгранично испытывать терпение леди Кранмер.

Note5

Разумеется (англ.)

В первые мгновения пробудившегося сознания она почему-то считала своим долгом отмечать мельчайшие детали туалета навещавших ее мужчин и женщин.

Она узнавала их, однако возникало впечатление, что ее внимание не в состоянии было выйти за пределы поверхностных наблюдений и сосредоточивалось на развязанной ленте, белом воротничке или манжетах какого-нибудь щеголя, родинке или цвете ткани. Ее как бы вновь ставший детским взгляд устремлялся к тому или иному предмету в попытке осознать, если можно так выразиться, переселиться рассудком в неясный и неорганизованный, слишком многосложный ритм материального мира.

Подобно тому как ее внимание было привлечено к красному пятну на ангельских одеждах, этой букве А, разросшейся затем в бреду, чтобы возвестить «Любовь, Любовь», самые незначительные предметы, ткань или лента, казались ей наделенными самостоятельной жизнью, и она испытывала желание коснуться их рукой, поставить на место, как бы умиротворить, вернуть им неподвижность.

Так, когда Жоффрей де Пейрак однажды склонился над ней, она машинально подняла свои прозрачные руки и подтянула слегка ослабший узел его кружевного жабо, затем расправила отложной воротничок его редингота жестом нежной, обеспокоенной внешностью своего мужа супруги, чего бы она никогда не сделала прежде. Скорее он сам всегда следил за собой и, как всякий военачальник, озабоченный тем, чтобы явиться на командный пункт или возглавить сражение без какого бы то ни было внешнего изъяна, выходил из рук своих шталмейстеров и слуг безукоризненно одетым и экипированным, придавая такое же значение наружности домашних и челядинцев.

Однако не было ничего удивительного в том, что за время происходившей здесь схватки он невольно допустил некоторую небрежность в отношении своего туалета, и жест Анжелики вызвал его улыбку: настолько этот не свойственный ей жест, трогательный и нежный, свидетельствовал о ее возвращении к жизни.

Она же, прикасаясь пальцами к шероховатости вышивки, долго не отводила руки, чтобы почувствовать крепкое и сильное плечо, и ощущение было таким, словно она ступила на твердую землю, перестала плавать в безвоздушном пространстве в окружении призраков.

Это была его улыбка. За все время ее «путешествия» именно эту улыбку она больше всего боялась никогда не увидеть впредь, и это беспокойство продолжало жить в ней крошечной черной точкой в средоточии райского света; сожаление об этой улыбке, об этих губах, четкий и чувственный, слегка мавританский рисунок которых она так любила, заставило ее спросить: «Он тоже идет со мной?» Она испытала силу его чар, вынудившую ее вернуться, покинуть дорогу света и возобновить поиски мужа среди живых.

С тех пор, возвратившись на землю, она должна была, подобно мореплавателю, определить свое местонахождение.

Итак, она встала на твердую почву. Довольно быстро, как ей говорили, однако, с ее точки зрения, долго и мучительно.

Потерянная,

она все еще боялась, что опять начнет «молоть вздор». Ей предстояло соотнести реальность и видение или то, что ей удалось воспринять в тумане и тоске беспамятства, а может быть, и помутившимся перед лицом смерти рассудком, расставить вещи и людей по своим местам. Это было непросто, ибо все и без того ходили как в воду опущенные, по прошествии этих ужасных скорбных дней, словно за время ее забытья землетрясение разрушило не только дом, но и весь город. За каждым замечала она блуждающий взгляд и нерешительность в поведении, как будто они были вывернуты наизнанку, вынужденные в эти трагические часы являть окружающим вместо лица непроницаемую маску, с которой никак не могли расстаться.

Была ли она в чем-то виновата? Что она там наговорила, в бреду?

Две смутно различаемые ею женские фигуры в строгих, белых, плотно облегающих голову капюшонах сновали взад и вперед. В руках у одной был какой-то прут, и ей показалось, что они пребывали в смятении, еще большем, чем она.

Кто-то рассказал ей: стоило этим женщинам очутиться в доме, как они заявили, что колыбель стоит не на том месте, равно как и кровать роженицы, поскольку они ощущали на себе воздействие вредоносных излучений, исходивших из щелей, образованных сдвигами земной коры.

— Взгляните на кота!

В самом деле, как только передвинули колыбель, кот сразу же свернулся клубком на том самом месте, где она стояла, что явилось подтверждением существования этих излучений. Ведь кошки, в отличие от людей, отыскивают эти незримые раны земли, заряжаясь от них теллурической энергией.

А что дом?

— И дом тоже стоит не на месте.

— Подожгите его! — сказали они.

Ибо не без некоторой злобы господин кот стал укладываться в самых разных местах, и все судорожно принялись передвигать мебель: кровати, обеденные столы, шкафы — с грохотом, напоминающим тот шум повозки, который Анжелика слышала в своем сне и от которого у нее раскалывалась голова.

— И дом стоит не на месте, — безапелляционно повторяла одна из женщин в белом капюшоне, следуя по пятам за той, что держала в руках прут — искатель подземных родников, сопровождаемая, в свою очередь, котом.

— Подожгите его, подожгите!

— Это квакерши-колдуньи, — шепнула, наклонившись к Анжелике, миссис Кранмер. — Они очень подозрительны.

Анжелика внимательно посмотрела на нее, заинтригованная ее внешним видом.

Она с трудом узнавала ее, а порой и вовсе не узнавала и в такие минуты спрашивала себя, кто эта гримасничающая женщина со вздрагивающей верхней губой, посеревшая, со впалыми глазами, расширенными зрачками, неубранной головой, отодвигающая полы и склоняющаяся над ней?

— Не понимаю, — говорила она, — почему консистория до сих пор не выслала их из города? Что это вы так на меня смотрите?

— Скажите, мадам, разве в Лондоне стало модно надевать только одну серьгу?

Миссис Кранмер быстро коснулась рукой мочки уха.

— О Господи! Я забыла надеть вторую. Совсем лишилась рассудка. Меня беспокоят сто раз на дню, даже во время туалета. Только бы она не потерялась.

И она со стоном выбежала из спальни.

Анжелика корила себя за невыдержанность. Она упрекала себя в том, что куда восприимчивее к деталям одежды, чем к словам собеседника. Впрочем, этот интерес способствовал ее возвращению к жизни, тогда как сказанное в ее присутствии она почти тотчас же забывала. На ее языке вертелись вопросы, которые она не осмеливалась задавать, боясь, как бы не подумали, что она вновь впала в беспамятство. Так, она спрашивала себя, куда девались ангелы с длинными белыми волосами; их отсутствие печалило ее — ведь не могло же все это ей присниться! Она была уверена: они приходили, раз ее дети живы.