Дорога неровная
Шрифт:
Шура уехала от Ермолаевых в Ленинград с первой электричкой и больше никогда не видела ни дядю, ни его семью. Впрочем, она и не жалела об этом: ей противны были сплетни, жалобы, склоки. Ее прямая натура не признавала этого.
День Победы «тридцатьчетверки», как и было задумано, встречали в Москве. На один день остановились в гостинице, но это никак не повлияло на их кошелек, потому что в Ленинграде они не потратились. Подруги бродили по Москве, а Шура отправилась разыскивать «орлят». Разыскала. Но радости особой от встречи не было: москвичи в «Орленке» держались со скрытым высокомерием и некоторым
Как предполагала Шура, так и получилось. Ее «тридцатьчетверки» взахлеб рассказывали о салюте, который видели в Ленинграде и Москве, показывали фотографии своих обожателей-речников, которые ежевечерне после отбоя пытались пробраться в «четвертый экипаж», где жили гости, а Слава измаялся весь, вылавливая нарушителей дисциплины.
Колесникова и впрямь злилась: четвертая группа опять оказалась в выигрыше, хотя ее группа побывала в Ленинграде первой. Но был в ее раздражении, как узнала позднее Шура от Дмитриева, один плюс: она впредь не стремилась к соперничеству, вернее, стремилась, но уже не рвалась вперед, не смотря ни на что.
— Конечно, вам хорошо группой руководить, — обидчиво заявила она Дмитриеву, — у вас все Дружникова делает, и девочки ее слушаются. А мои… инертные какие-то.
На летнюю практику Шура Дружникова вновь поехала в Тавду. Дмитрич махнул на нее рукой: Дружникова будет кем угодно, но только не знаменитой спортсменкой, поэтому не злился, как зимой, хотя лыжники должны были поехать на летние сборы к морю, и тем сборам Дмитрич придавал большое значение: подкормятся девчонки, отдохнут, силенок наберутся.
— Ладно, поезжай, — буркнул Владимир Дмитрич, — все равно настоишь на своем. Вот в спорте была бы такая настырная.
— А я и так настырная, — улыбнулась Шура, — мы же с Леной теперь одно время показываем.
— Ладно… — и умоляюще произнес. — Ну, ты хоть зарядкой там занимайся что ли, пробежки устраивай!
Шура пообещала.
Конечно, ей и к морю хотелось съездить, и в Москву, куда предлагал поехать на практику Дмитриев. Однако дома опять было неладно, и Шура, созвонившись с Тавдинской типографией, получила разрешение пройти практику там. Кроме того, Шура намеревалась продолжить «атаку» на Стаса, которому зимой чуть ли не на шею из озорства вешалась. И уже с первых дней в Тавде по беглым взглядам парня на нее, Шура поняла, что старания ее, кажется, не проходят даром. Но все равно Стас молчал, пыхтел, улыбаясь ее шуточкам, но шагов к сближению не делал. Даже когда самых молодых рабочих, а вместе с ними и Шуру, отправили в колхоз на сенокос, то и там Стас не ходил с девчонками на танцы: после работы где-нибудь прятался от них с книгой в руках или заваливался спать. Кроме Шуры виды на Стаса имели, конечно, и другие, однако тот мужественно терпел приставания, никого не выделяя.
Лето в тот год выдалось жаркое, как никогда, и Шура, вернувшись из колхоза, задумала завершить ремонт квартиры, пока тепло. Впрочем, ремонт уж не так был и нужен, просто Шуре нравилось белить, красить. А еще больше
Касим привез полковника на обед и сразу заметил незнакомую девушку — раньше он ее не видел возле дома своего шефа. Он вылез из «Волги», стал прогуливаться перед окнами. Был парень высок и строен, аккуратно, как положено солдату, подстрижен, пилотка лихо надвинута на правую бровь, из-под которой на Шуру косился черный любопытный глаз. Парню вскоре надоело исподтишка наблюдать за незнакомкой, перемазанной в известке и краске, и спросил:
— Вы кто?
— Человек, — усмехнулась Шура.
— А чего на окне сидите?
— Отдыхаю, — опять усмехнулась Шура, ожидая с любопытством, какой новый вопрос задаст солдат-водитель голубой «Волги».
— А попить можете вынести? — оригинальностью вопрос не отличался, потому Шура ухмыльнулась во весь рот и заносчиво ответила:
— Ага, буду я еще воду в кружке носить…
— Я не пить хочу, а хочу, чтобы вы спустились вниз, — заявил солдат.
— Хм… — Шуру это обстоятельство заинтересовало. И она вынесла солдату кружку кваса. Так они и познакомились.
Касим — таджик. Его отец — директор завода в Ашхабаде, у Касима с малолетства было все, что бы он ни пожелал, в семнадцать лет имел собственную «Волгу» и никогда не думал, что ему доведется быть чьим-то шофером. Но однажды он сбил человека…
— Имея деньги, все можно купить и сделать, — рассуждал Касим. — Это уж точно. Вот мой отец и подкинул тысчонки три, кому следует, а может и больше, я не знаю, вот и не было никакого суда.
Шура ошарашенно молчала, впервые, в отличие от Касима, представив мысленно силу денег, причем — больших денег. Она-то к деньгам относилась легкомысленно: есть — хорошо, нет — не заплачет. Довольствовалась тем, что есть, а деньгами, оказывается, можно покрыть преступление, можно купить любовь, уважение. Даже место рабочее можно купить, как сделал друг Касима — заплатил кругленькую сумму за место бармена в ресторане, и стоя за стойкой бара, он через некоторое время заработал столько, что и расход свой возместил, и прибыль имел.
Касиму нравились русские девушки, но жена ему нужна — таджичка.
— Что, чистоту крови хочешь соблюсти? — съехидничала Шура.
Касим ответил очень серьезно:
— И это, конечно, тоже, у нас маленькая нация, ее надо сохранять, но дело еще и в том, что таджички и вообще мусульманские женщины воспитаны иначе, так, как это нужно мужчине. Вот поженились бы мы с тобой… — Шура насмешливо фыркнула в ответ на это. — И я бы тебе сказал перекопать всю землю перед этим домом, чтобы ты сделала?
— А зачем копать? — осведомилась Шура. — В этом нет необходимости — песок да камни, все равно ничего не вырастет.
— Вот-вот. А таджичка возьмет лопату и начнет без рассуждений копать, в этом отличие мусульманской девушки от русской. Вы, конечно, раскованные, более свободные, умные, среди русских такие красавицы есть, что ахнешь, но мне жена нужна послушная, а не умная, чтобы умела хозяйство вести, детей растить. Даже пусть и не очень красивая. Красивую я, если надо, в другом месте найду.