Дорога никуда
Шрифт:
— Спасите! Спасите меня, генерал! Моя жизнь и смерть в ваших руках!
— Встаньте, черт возьми! — процедил Фельтон, бросаясь к нему и силой заставляя встать. — Что вы наделали?
— Генерал, пощадите жизнь невинного, погубленного мной, — заговорил Ван-Конет с искренней страстью человека, действующего ввиду опасности очертя голову, под наитием расчета и страха. — Утром будет повешен Джемс Гравелот, обвиняемый в вооруженном сопротивлении береговой страже. Он не контрабандист. Я приказал подбросить ему, в его гостиницу на Тахенбакском шоссе,
— Недурно! — сказал Фельтон, смешавшись и краснея от такого признания.
Пораженный отчаянием негодяя, он несколько мгновений молча рассматривал Ван-Конета, закрывшего руками лицо.
— Что же… Все это правда?
— Да, позорная правда.
— Как вы могли так низко пасть?
— Не знаю… я пил… пил сильно… я погряз в разврате, в игре… Моя воля исчезла. Я кинулся к вам под влиянием моей жены. Она сумела заставить меня почувствовать ужас моего поведения. Если Гравелот будет повешен, я не снесу этого. Мое завещание готово, и я…
— Да, такой выход был бы неизбежен, — перебил Фельтон. — Ну, расскажите подробно.
Находя неописуемое удовольствие в самооплевывании, Ван-Конет, хорошо помнивший проповеди Сногдена о сверхчеловеческой яркости «душевных обнажений», так изумительно точно рассказал неприглядную историю с Гравелотом, что Фельтон стал печален.
— Откровенно скажу вам, — произнес Фельтон, — что мне вас ничуть не жаль. Другое дело — этот Гравелот. Вот что: если ваше раскаяние искренне, если вы измучены своим позором и готовы умереть ради спасения невинного, даете ли вы мне слово бросить тот образ жизни, какой привел вас к преступлению?
— Да, — сказал Ван-Конет, поднимая голову. — Одна эта ночь переродила меня. Скройте мой грех. О генерал, если бы я мог открыть вам мое сердце, вы содрогнулись бы от сострадания к падшему!
— Попробую верить. Но, должен признаться, вид ваш для меня нестерпим. Извините эту резкость старика, привыкшего объясняться коротко. Успокойте вашу жену. Дело Гравелота, а заодно всех остальных, будет пересмотрено. Я выпущу Гравелота под личное ваше поручительство. Его не будут очень искать.
— Генерал! — вскричал Ван-Конет. — Какими хотите муками я отплачу вам за это великодушие, дающее мне право дышать!
— Ах, — сказал несколько смягченный его ликованием Фельтон. — Все это не то. Жизнь, если хотите, полна мерзостей. Держите руки чистыми, милый мой.
Затем он выпроводил посетителя и, просмотрев дело контрабандистов, отдал адъютанту соответствующие приказания, немедленно протелефонированные в тюрьму, Херну и в канцелярию военного суда. Предлогом пересмотра дела явилось новое обстоятельство, сообщенное Ван-Конетом: участие Вагнера, которого следовало теперь разыскать.
Исполнив все формальности по выдаче поручительства за освобождаемого до нового суда Давенанта, Ван-Конет приехал домой
Утомленно вздохнув, он соединил телефон с квартирой Лауры Мульдвей, Она спала и заявила об этом тоном сурового выговора.
— Что до того? — возразил Ван-Конет. — Изумрудный браслет — ваш, дорогая, и вы завтра его получите. Консуэло больше нет здесь. Она уехала навсегда.
— О! Важные новости. Отчего же вы раньше не разбудили меня?
— Не существенно. Но браслет?!
— Браслет прелестен. Я жду.
— Спокойной ночи, утром я буду у вас. Ван-Конет оставил ее и позвонил Консуэло. Она ждала в гостинице, где жил Галеран, заняв там перед отъездом домой небольшой номер.
— Где вы находитесь? — насмешливо спросил Ван-Конет, услышав ее тревожный голос. — Не есть ли это телефон рая?
— Говорите же, говорите скорей! — воскликнула Консуэло. — Вам удалось?
— Конечно. Генерал был очень любезен.
— Тогда мне больше ничего не нужно от вас.
— Я взял Гравелота под свое поручительство. Необходимые документы, вероятно, уже в тюрьме. Вы можете, Консуэлита, заполучить вашего умирающего.
— Прощай, жестокий человек! — сказала Консуэло. — Пусть ты найдешь сердце, способное изменить тебя.
— Благодарю за чек, — грубо сказал Ван-Конет. — У вас еще остались деньги. Муж будет.
С этим он отошел от телефона, а Консуэло, сев в автомобиль Груббе, ждавшего ее решений, отправилась к Сто-мадору. Только один Галеран ждал ее возле лавки. Стома-дор и контрабандисты сидели на пустыре, за двором.
— Спасен! — сказал им Галеран. — Я увезу его. Дело пересмотрится. Гравелот сегодня будет на свободе, под поручительством своего врага, Ван-Конета.
— Так не напрасно работали, — сказал потрясенный Ботредж. — Тергенс, ведь ваш брат тоже спасется. Одно из другого вытекает. Это уж так.
— Понятно, — ответил Тергенс. — Вот всем стало хорошо.
— Вам нечего бежать, — заметил Стомадор, — а я готов, я уже собрался. Никак не выходит мне сидеть на одном месте. Передайте Гравелоту, что я согрел свою старую кровь вокруг его несчастья. А где же та, золотая … чудесная, которую я поймал?
— Вот она, — сказал Галеран, увидев силуэт Консуэло, идущей от автомобиля.
— Благодарим вас, — произнес Тергенс, кланяясь бледной тихой женщине, — узнали мы за одну ночь столько, сколько за всю жизнь не узнаешь!
— Прощайте, мужественные люди, — сказала всем Консуэло, — я не забуду вас.
Она поцеловала их низко опущенные хмельные головы и вернулась сесть в экипаж. Галеран отдал полторы тысячи фунтов Стомадору и по двести — контрабандистам. Они взяли деньги, но хмуро, с стеснением. Для надзирателей Галеран прибавил Ботреджу триста фунтов: двести Факрегеду и сто Лекану.