Дорога Отчаяния
Шрифт:
— Раэл дома? — спросил незнакомец.
— Мой муж мертв, — сказала Ева Манделла. Трагедия произошла так давно, так давно остыла и выдохлась, что ничего трагического в ней не осталось.
— Дома ли Лимаал?
— Лимаал тоже мертв. — Но и он, и муж часто являлись к ней вечерами, напоминая о минувших днях. — Мой внук, Раэл–младший, он сейчас в поле — если хотите, можете поговорить с ним.
— Раэл–младший — этого имени я не знаю, — сказал незнакомец. — Поэтому я буду говорить с тобой, Ева. Не могла бы ты сказать мне, какой сейчас год?
— Сто тридцать девятый, — сказала Ева Манделла, выдернутая из пустыни призраков в умирающее лето, и по дороге пролетевшая через точку узнавания, так что теперь ей стали известны имя и лицо странника.
— Так рано, — сказал доктор Алимантандо. Он
Что удивило Еву Манделлу, так это не то, как быстро и как издалека прибыл доктор Алимантандо, а то, что он вообще прибыл; ибо даже она, лично с ним знакомая в первые дни жизни поселения, почти поверила, что доктор Алимантандо — фигура такая же мифическая, как и зеленое лицо, за которым он охотился.
— Значит, не нашел ты зеленое лицо? — спросила она, выбирая новую нить, серую, как пустынное пальто.
— Я не нашел зеленый народ, — согласился доктор Алимантандо, с удовольствием затягиваясь трубкой. — Но я сохранил этот город, что и было моей главной заботой. Этого мне удалось добиться, и я весьма доволен, хотя не заслужил ни слова благодарности или похвалы, поскольку никто о том не узнал. Да и сам я иногда об этом забываю: думаю, жизнь меж двух временных линий несколько размыла мои представления о том, что является историей, а что нет.
— О чем ты говоришь, глупец? — сварливо сказала Ева Манделла.
— Время и парадоксы, формирование реальности, формирование истории. Знаешь ли ты, сколько прошло с тех пор, как я шагнул той ночью во время? — Он показал один длинный палец. — Вот сколько. Один год. Для меня. Для тебя же… Ева, я едва узнаю тебя! Все так изменилось. Весь год я странствовал вверх и вниз по временным линиям, вверх и вниз, вперед и назад. — Доктор Алимантандо наблюдал за пальцами Евы Манделлы, скручивающими, разделяющими, схлестывающими, свертывающими, сплетающими нити. — Путешествия по времени вроде ткачества, — сказал он. — Не существует единой нити, бегущей из прошлого в будущее; нитей великое множество, и так же как в твоем гобелене, они пересекаются и свиваются, формируя ткань времени. Я видел эту ткань и размышлял над ее шириной; я видел столько чудесных и невероятных вещей, что если бы попробовал рассказать тебе о них, то простоял бы здесь до заката.
И он все-таки простоял здесь до заката, рассказывая. К тому времени, когда он закончил рассказывать о своих странствиях в мертвых миллиардолетних пластиковых лесах, о полимерной флоре и фауне, зарисовки которых хранили его блокноты, о будущих достижениях человечества, грандиозных успехах науки, в сравнении с которыми вершина технологии этого века — терраформирование планеты — выглядит мелко и незначительно; к тому времени, как он поведал о покрывающих всю планету джунглях, в которых разыскал он людей, лишившихся всего человеческого и в такой степени изменивших себя, что они превратились в мясистые красные грозди органов, одутловатые древесные создания с крепкими панцирями и цепкими щупальцами, погрузившие свои разумы, способные изменять реальность, в бездну Всевселенной, причащаясь величественных межпространственных сил, владычествующих в ней; к тому времени, как он рассказал обо всем этом, а также о солнце, покрывшемся слоем льда; о расплавленных скалах новорожденной земли, в которые беспрерывно били перуны Творения; о святой Катерине, сажающей Древо Мирового Начала на голых красных скалах Хрисии, о вершине Олимпики, высочайшей горы в мире, о небе над ней, простроченном лазерными лучами партаков, с помощью которых РОТЭК отражал иносистемных агрессоров, известных под именем Селестиев, в самый первый день 222–ой декады; и о том, как этим утром, этим самым утром, он пил чай, сидя на поверхности покрывающего планету льда и любуясь зрелищем раздутого, умирающего солнца, выбиравшегося из-за горизонта, и о причудливых геометрических узорах, пронизывающих этот лед, которые он счел остатками человеческой деятельности в эти последние
— Однако, — сказал доктор Алимантандо, — за все время моих странствий по истории этого мира не удалось мне найти эпоху зеленых лиц, хотя вся история испещрена их следами. — Он посмотрел на серебряный браслет лунокольца. — Они есть даже здесь. Я думаю, здесь их больше, чем где-либо еще. Ведь именно зеленое лицо привело меня на это место, чтобы я основал здесь Дорогу Отчаяния.
— Глупец, — сказала Ева Манделла. — Всем известно, что Дорога Отчаяния основана указом РОТЭК.
— Существует столько разных историй, — сказал доктор Алимантандо. — Освободившись от уз времени, я видел отблески такого их количества, бегущих параллельно этой, что уже не уверен, которая из них истинна и реальна. У Дороги Отчаяния множество других начал и других завершений.
Тут доктор Алимантандо в первый раз увидел, над чем работает Ева Манделла.
— Что это такое? — воскликнул он с большим изумлением, чем способен вызвать любой гобелен.
Эта вспышка вернула Еву Манделлу, медленно уплывающую назад, в пустыню призраков, к действительности.
— Это моя история, — сказала она. — История Дороги Отчаяния. Все, что когда-либо случалось, вплетено в этот гобелен. Даже ты. Видишь? История подобна ткани; каждый человек — это нить, снующая туда–сюда вслед за утком событий. Видишь?
Доктор Алимантандо расстегнул долгополое пылезащитное пальто и извлек рулон ткани. Он развернул ее перед Евой Манделлой. Она вгляделась в нее в серебристом свете лунокольца.
— Это же мой гобелен. Откуда он у тебя?
— Из далекого будущего. Это не первый мой визит в Дорогу Отчаяния. — Он не сказал ей, где он нашел его — на станке, погребенном под засыпанными песком руинами будущей Дороги Отчаяния, мертвой, опустевшей и медленно поглощаемой пустыней. Он не хотел ее пугать. Пальцы Евы Манделлы пробежали по ткани.
— Видишь? Эти нити я еще не вплетала. Посмотри, вот эта зеленая нить и вот эта, коричневая, и… — вдруг что-то испугало и рассердило ее. — Убери, я не хочу это видеть! Я не хочу читать будущее, потому куда-то сюда вплетена и моя смерть, моя смерть и конец Дороги Отчаяния.
Затем с маисового поля вернулся Раэл–младший, чтобы отвести мать в дом, потому что она часто забиралась так далеко в пустыню воспоминаний, что забывала вернуться с наступлением ночного холода. Он опасался за ее хрупкое здоровье, хотя она была сильнее, чем он мог вообразить; он боялся, что она превратится в лед.
В эти дни заката истории многие из старых традиций, зародившихся в дни первые, вернулись на свои почетные места. Среди них была и традиция гостеприимства. Доктора Алимантандо усадили на почетное место во главе стола и за пловом из баранины, приготовленном Квай Чен Пак, рассказали ему, почему вокруг стола из пустынного дуба столько пустых мест. Перед ним, шагнувшим сквозь время и тем самым отстранившимся от событий — даже если эти события касались его друзей и его города — была разыграна трагедия жизни и смерти поселения, прояснившая все смутные места. И хотя народная легенда поднимала больше вопросов, чем разрешала, рассказ о времявержении пролил свет на многие непонятные доктору Алимантандо моменты. Теперь он начал понимать, почему доступ к центру событий, ведущих Дорогу Отчаяния к окончательному уничтожению, был для него закрыт: оставленный без присмотра времянамотчик (следовало поставить плюс, а не минус, заключил он) создал вокруг себя зону хронокинетического сопротивления, сила которого увеличивалась по мере приближения к трехлетней области вокруг стартового события. Он обдумал вариант реальности, в которой он совершит путешествие к началу битвы у Дороги Отчаяния — возможно, инкогнито. Мысль об это отдавала соблазнительной горечью, но он знал, что реализовав эту возможность, он целиком перепишет историю, с которой только–только ознакомился.