Дорога в никуда. Часть третья. Мы вернемся
Шрифт:
– Никто никого официально не разгоняет, но скорее всего Беженский комитет действительно скоро прикажет долго жить. Да, и наш председатель Колокольников подал в отставку, после того как японцы потребовали от него, чтобы комитет зарегистрировался в БРЭМ...
Несмотря на вроде бы сквозившее в словах жены сожаление, никакого упаднического настроения Иван у нее не наблюдал. И он отлично научившийся "чувствовать" ее, сделал безошибочный вывод:
– Насколько я понял, ты уже нашла выход из создавшейся ситуации?
– Не я... мне его мои сослуживицы подсказали. Кстати помнишь, я тебя просила поподробнее разузнать про БРЭМ?- Полина допила свой чай и окончательно насытившись, неожиданно широко улыбнулась и с удовольствием потянулась, показывая что очень довольна результатами прошедшего дня.
–
– Ваня, я все понимаю, но к сожалению выбора нет,- Полина решительно перебила мужа.- Почти все функции нашего комитета БРЭМ берет на себя, и главное, финансирование, и городское, и со стороны японцев пойдет туда. Комитету просто нечего будет делать, и его никто не будет финансировать. Это вопрос решенный. Наши из комитета уже многие перебрались в БРЭМ, я с ними разговаривала, и они в один голос мне то же советуют. Там организован специальный отдел, который занимается трудоустройством русских эмигрантов, работой с благотворительными организациями и всем прочим, чем собственно я и занималась в комитете,- неспешно, время от времени, поглядываю через открытую дверь в соседнюю комнату на кроватку дочурки, убеждала она мужа.
Но Иван вот так сразу не готов был с ней согласиться:
– А я так думаю, лучше тебе дома сидеть и ни на какую службу не ходить. Запас у нас, слава Богу, еще есть, можешь себе позволить... Вон ребенком занимайся. Тем более, что ты няньку брать никак не решишься.
– Можешь считать, что я уже решилась. Наймем Сяо, она так хочет к нам в няньки и видно, что Олюшку любит, да и та к ней уже тянется,- легко отбила эту "атаку" Полина.- А если я дома и дальше стану сидеть, то в конце концов просто лопну, и так скоро ни во что не влезу,- она кокетливо скосила глаза на свои туго обтянутые халатом бедра.
– Ничего, вон мать твоя дома сидела и не лопнула, наоборот, превосходно смотрелась, и ты такая же будешь. А что касается Бюро... Ну, не знаю Поля, как ты с японцами будешь...- вновь начал возражать Иван.
– Да там почти нет японцев, я специально сегодня подробно расспрашивала тех наших кто там, в Бюро, уже работает. Они просто осуществляют общий патронаж, а конкретно все там решают русские. Во главе Бюро стоит, кстати, военный, генерал-лейтенант Рычков. Что нибудь слышал о нем?
Иван собрал на лбу морщины и после паузы изрек:
– При ставке Верховного этих генералов тыловых как блины пекли, чтобы их всех знать... Хотя про этого что-то припоминаю, он кажется за какое-то снабжение отвечал... вроде даже под следствием был за махинации.
– Да, наплевать кто он. Говорят, он старый и больной и его скоро заменят. А меня, знаешь, кто туда зовет? Мой бывший начальник. Помнишь они с женой у нас в гостях на мои именины в 31-м году были?... Так вот, он уже в том Бюро служит и возглавляет тот самый отдел, который отвечает за благотворительность. Я сегодня с ним встречалась, и он буквально умолял меня идти к нему... Сам же знаешь, что-что а свою работу я знаю. Обещал со временем меня одним из своих заместителей сделать... В общем, Ваня, я поступаю на службу в Бюро, и пожалуйста не отговаривай меня,- вынесла окончательный вердикт Полина.
– Да уж где мне тебя отговорить, раз ты так решила, то это бесполезно,- безнадежно махнул рукой Иван.
– Ну, чего ты... не злись. Все будет хорошо, вот увидишь...
Полина по примеру Ивана иногда, чтобы сгладить последствия подобных спорных ситуаций, прибегала к тому же способу, что и он. И хоть они были уже далеко не юны, но это "средство" срабатывало неизменно. Сейчас она стала ластится к нему, прижиматься, целовать своим излюбленным методом, проникая языком в рот... От этого занятия их оторвала дочурка, громким криком возвещая о своем пробуждении и о том, что она описалась во сне. Полина кинулась к ней, успокоила, переодела, вновь уложила спать...
Иван успевший "завестись" ждал продолжения. Несмотря на то, что ему уже исполнилось сорок лет, он был крепок, здоров и с неослабевающей силой по-прежнему любил свою жену. Однако, как только
– Ваня!... Подожди, я тебе кое что должна сообщить,- она решительно высвободилась из объятий Ивана.- Представляешь, в конце этого года, или в будущем сюда с гастролями приедет Вертинский,- лицо Полины выражало одновременно восторг и восхищение.- Сначала он в Шанхай приезжает, а потом к нам, в Железнодорожном собрании будет выступать.
– Ну, что ж, хорошо, сходим, послушаем,- совсем без восторга, а с нарочитой обидой в голосе, что его оторвали от такого приятного занятия из-за какого-то пустяка, отреагировал Иван.
Но Полина уже, что называется, перестроилась на "другую волну", и говорила только о предстоящих гастролях звезды русской эмигрантской эстрады. Потом она переключилась на то, что наблюдала при сегодняшнем посещении магазинов:
– Ой Вань, хоть и ты мне говорил и другие про то, что эти совслужащие сейчас в магазинах творят, но пока сама не увидела не поняла, что это такое. Везде очереди, гребут буквально все, продукты, одежду. Сама была свидетельницей, как одна по всему небедная женщина в ювелирном одних колец золотых штук двадцать купила, у часовщика очередь, все по двое-трое часов берут, и ручных, и будильников, и настенных. Фотоаппараты, велосипеды, обувь, отрезы ткани, все в драку, берут, тащат. В бакалее кофе и прочие долгохранящиеся продукты целыми тележками вывозят. В шляпный зашла и тут же вышла, битком забит, в вашем чуринском универсальном такая же картина, в отдел готового платья не смогла пробиться, и все ателье заказами забиты. Так сегодня ничего из одежды на себя и не смогла ни купить, ни заказать. Придется ждать пока эти проглоты в совдепию уедут. Слава Богу немного им тут осталось, через три неделе срок истекает, что им японцы установили... Но меня не это удивляет. Ведь знают же куда едут, что там и есть нечего, и одеть тоже, не знали бы с прилавков так все не мели. Знают, а все одно едут...
Иван терпеливо переждал все эти "порывы", после чего возобновил свои "поползновения". Впрочем, Полина уже больше не противилась... Обычным ритуалом перед тем как лечь в постель у супругов стало совместное стояние у кроватки дочурки. Полина всякий раз смахивала слезу, видя как Оля тихо посапывает, осеняла ее крестом...
Рождение дочери вдохнуло новый смысл в жизнь Решетниковых. В случившемся они увидели проявление Высшего Промысла. Теперь как никогда прежде верилось, у них все будет озарено светом этой Благодати, что впереди их ждет только счастье, грядут события, которые позволят в конце-концов им и их дочери вернуться на Родину. Как никогда верилось, что Советы вот-вот рухнут, все равно как, перегрызшись за власть, или по-другому, и в России восстановится естественный, такой же как во всем остальном мире порядок вещей. До 35-го года, пока в Харбине ходили советские газеты, они следили как в СССР уничтожали "врагов народа", "вредителей", "кулаков"... и, казалось, Россия от всех внутренних неурядиц и экспериментов должна взорваться и смести эту власть. Иван и Полина, также как и многие другие белоэмигранты, даже читая советские газеты, видели меж строк только то, что хотели видеть. У них не откладывалось в сознании, что по всей стране идет грандиозное строительство в первую очередь предприятий тяжелой индустрии, металлургических, автомобильных, тракторных заводов, закладываются шахты и рудники... Даже известие о том, что в Усть-Каменогорске начато строительство ГЭС и крупнейшего свинцово-цинкового комбината не заострило их внимания. СССР готовился к большой войне, и все строил для этой войны: металлургические и тракторные заводы - для производства танков, свинцово-цинковый комбинат - для отливки пуль. Запускался в зачаточной стадии механизм невиданной в мировой истории гонки вооружений. Этим пронизывалось сознание миллионов людей, целого поколения, чтобы в том сознании не оставалось места ни для чего другого, и в первую очередь, для тихого, мещанского, обывательского... естественного. Но это неестественное было настолько привлекательно, неожиданно, новаторски-свежо, что в тридцатых бесовски-завлекательную бессмысленность всего этого трудно было распознать, как в самом СССР, так и "глядя" из Харбина. Не осознавали этого и Иван с Полиной, они окрыленные рождением дочери, как никогда верили: "Мы вернемся... обязательно вернемся!".