Дорога в жизнь
Шрифт:
– Лови! В коридоре!!
Я выскочил на крыльцо. Здесь уже толпились разбуженные шумом ребята.
– Поймали? Где? Кто? – слышалось со всех сторон.
И почти тотчас от будки закричали:
– Есть! Ведем!
Из густой, вязкой осенней тьмы вынырнули Алексей Саввич и старший Стеклов, между ними маячила какая-то неясная фигура.
– Говорят, старый знакомый, – сказал Алексей Саввич, легонько подталкивая ко мне пойманного.
Я взял его за плечи, вгляделся, но не сразу понял, где я прежде видел это лицо. И вдруг сразу два
– Да это Юрка!
– Глядите, Нарышкин!
И верно, Нарышкин. Это его испуганное насмерть, перекошенное и бледное под слоем грязи лицо, узкие – щелками – глаза.
– Насилу поймали! – еще не отдышавшись как следует, объяснил Стеклов.
– Если бы он не споткнулся о поваленную березу – знаете, за дорогой? – и не поймали бы, – подтвердил Алексей Саввич, утирая разгоряченное лицо. – А второй так и сгинул. Их ведь двое было.
Вдруг Нарышкин рванулся у меня из рук, но останавливать его не пришлось – он застонал, скрипнул зубами и сел на землю.
– Я все-таки не пойму, как это получилось? – спросил я.
Ребята наперебой стали рассказывать. В полночь Алексей Саввич, дежурный воспитатель, шел от столовой к дому, а Сергей Стеклов, командир сторожевого отряда, сидел на подоконнике нижнего этажа. Вдруг – крик в спальнях наверху: «Держи! Лови!» – и кто-то стремглав летит с лестницы. Сергей расставил руки, но тот слету сбил его с ног и выпрыгнул в окно. Тут путь ему преградил Алексей Саввич, но сбоку подскочил еще кто-то, сильно ударил Алексея Саввича палкой по плечу (наверно, хотел по голове, да промахнулся) и, не останавливаясь, промчался вслед за первым прочь, в парк. Алексей Саввич бросился за ними, Стеклов обогнал его. Они бежали в темноте, не разбирая дороги, почти не надеясь настигнуть непрошенных гостей. «Так как-то, знаете, сгоряча», – пояснил Алексей Саввич. Но тут впереди раздался треск, шум падения, и Сергей почти наткнулся на упавшего. Подоспел Алексей Саввич, и они повели пленного к дому. Он хромал, спотыкался, упирался – ничего не помогло.
И вот он сидит на земле, скрипя зубами от боли и держась обеими руками за ногу. Видно, здорово расшибся.
– Вот чертов сын! Воровать пришел! Воровать явился! – шумят кругом. – Что на него смотреть! Дать по зубам! Чего надумал – где ворует!
– Отпустили тебя по-хорошему, – слышу я рассудительную, неторопливую речь Павлушки Стеклова, – а ты чего?!
– Погодите! – сказал вдруг, наклоняясь к Нарышкину, Алексей Саввич. – Тут что-то липкое – у него нога в крови.
– Да что с ним нянчиться! – с отвращением крикнул Король. – Ну его к чертям в болото!
– Как хочешь, Дмитрий, а ногу ему перевязать надо, – спокойно возразил Алексей Саввич.
Новый вопль возмущения прервал его на полуслове. Никто и слышать не хотел ни о каком снисхождении.
– Ну-ка, Сергей, помоги, – распорядился я. – Бери его подмышки.
Как ни осторожно я взял Нарышкина за ноги, боль, видно, была сильна – он всхлипнул, но тотчас испуганно
– Не перелом ли?.. – озабоченно подумал вслух Алексей Саввич.
– Ему бы все кости переломать! – пробурчал кто-то
– Ладно, полегче, – осадил Сергей.
И мы понесли незадачливого налетчика в нашу больничку – маленькую комнатку во флигеле, которая всегда пустовала: болеть у нас никто не желал.
Мы положили Нарышкина на кровать, и здесь, когда его уже не окружали рассерженные ребята, он глубоко вздохнул, как вздыхают дети после долгого плача, и сказал робко:
– Болит…
Я осторожно попробовал слегка согнуть ему ногу, но в ответ раздался нечеловеческий вопль.
– Пожалуй, перелом. Хирурга надо, и как можно скорее. Сейчас уложим его поспокойнее, но чуть свет надо послать за Поповым, – с тревогой сказал Алексей Саввич.
– Пошлем, – ответил я. – Сергей, а ты пока попроси сюда Галину Константиновну. Что-нибудь сообразим.
Нарышкин лежал перед нами, глядя то на одного, то на другого, – иссиня-бледный, напуганный, видно, до потери сознания.
– Ой, Семен Афанасьевич, не уходите! – сказал он умоляюще, когда я направился к двери.
– Лежи. Ничего с тобой не сделают, понял? И Галина Константиновна остается.
Мы с Сергеем выходим. У крыльца все еще толпа – шум, говор, должно быть в доме никто не спит.
– Стукнули вы его? – с надеждой в голосе спрашивает кто-то у Стеклова.
– Ты что, ошалел?
– А чего он орет?
– Ногу сломал, вот и орет.
– А-а-а! – разочарованно тянет собеседник Сергея.
Я велел немедленно разойтись по спальням. Но спали в эту ночь плохо. Рано утром Галю около Нарышкина сменила Екатерина Ивановна, а Жуков пошел за хирургом, который жил неподалеку.
С хирургом нам пришлось познакомиться давно. Однажды Коршунов подавился рыбьей костью – сладить с ним было нельзя, он кидался, мотал головой, и совершенно выбившаяся из сил Галя с помощью Короля и Стеклова отвела его к Евгению Николаевичу Попову. Как уверяли наши, доктор только заставил Коршунова раскрыть рот и сразу вытащил кость, точно она сама прыгнула ему в руки.
Но теперь предстояло вызвать его к нам, да еще в такой ранний час. Вдруг не сможет прийти? А Нарышкину было худо. Всю ночь напролет он маялся, стонал и не сомкнул глаз ни на минуту.
Евгений Николаевич пришел и высоко поднял брови, поняв, что мы мало надеялись на его приход:
– Где же это вы видели врача, который бы не пришел туда, где его ждет больной? Непростительно, что вы не прислали за мной ночью.
Он был высокий, толстый, совсем седой – даже брови белые, Вася Лобов с полотенцем через плечо, задрав голову (доктор был почти вдвое выше), проводил его к умывальнику. Вымыв руки, Евгений Николаевич подсел к кровати Нарышкина, с минуту молча, внимательно смотрел на него, потом обернулся к нам: