Дорогами Чингисхана

Северин Тим

Голая ровная верхушка Бурхан-Халдуна появилась в виду на четвертый день нашего путешествия. Продвигались мы странно и беспорядочно. Первый день оказался периодом своеобразной обкатки, а второй вылился в хаотическую попытку нагнать первоначальное расписание, от которого мы отставали потому, что лошадей на рандеву привели поздно. Так что мы семь часов неслись вскачь, так и не встретив ни единой живой души, а конец дня увенчался часовым галопом, который разделил отряд на новичков и профессионалов верховой езды. Когда мы остановились, пастухи спрыгнули с лошадей так, будто проделали всего лишь получасовую прогулку. Остальные из нас — монгольские художники, подающие надежды потенциальные члены экспедиции, Ариунболд, Пол и я — сползли наземь в полном изнеможении, благодарные, что мучениям от бешеной тряской скачки пришел конец.

Мы добрались до единственных постоянных

сооружений, которые нам встретились на протяжении всего похода по Хэнтэю. Это была зимняя животноводческая ферма, возведенная по советскому проекту, разработанному для условий Сибири, хотя это место вполне могло стать достоверными декорациями для съемок фильма об американском Западе. Под защитой деревянного забора стояло пять маленьких бревенчатых хижин. Поверх кромки забора можно было увидеть лишь окружавшую ферму обширную долину, полосу отдаленных ивняков, которые отмечали реку, и близлежащие горы. Внутрь вели единственные маленькие ворота, которые на ночь закрывались и запирались на висячий замок, а на всех чужаков злобно лаяла сидящая на цепи собака. Один бревенчатый дом представлял собой помещение для собраний, два других были пустыми складами, еще один — маленьким бараком, а в пятом жил единственный обитатель животноводческой станции — беззубый старик-сторож, который, увидев нас, очень обрадовался. Скот отелился в начале месяца, и стада отогнали на пастбища, поэтому он не ожидал столь скоро увидеть новые лица. У него не было ничего, чем возможно нарушить долгое и скучное однообразие существования. Он слушал древнее радио, питался чаем и плоскими пресными лепешками, сделанными из муки и сахара, и через день с немалым трудом привозил себе воду с реки, в помятом металлическом бидоне в шаткой тачке, за пол мили по голой земле. Жизнь его была безрадостной, оторванной от всего и отчаянно одинокой.

Мы остались на ночь, сложив седла в зале под плакатами, призывавшими местные бригады к новым трудовым достижениям. На деревянных щитах были грубо нарисованы контуры пяти животных, важнейших для монгольской скотоводческой экономики — верблюда, лошади, коровы, козы и овцы. Кроме того, каждая картинка сопровождалась цифрой, показывающей текущую численность взрослых животных, потом указывалась цифра для запланированной квоты и, наконец, третья цифра показывала, сколько родилось жеребят, телят, козлят и ягнят. Так как мы находились очень далеко к северу, то, как я заметил, во всем хозяйстве было всего десять верблюдов.

Перспективного планирования, столь характерного для военных кампаний Чингисхана, нашей маленькой экспедиции болезненно не хватало. Когда монгольская армия выступала в поход, при ней был обоз, в котором везли припасы и снаряжение на всю продолжительность операций. За месяцы до того маршрут движения войск внимательно изучали конные разведчики. Во враждебные города под личиной купцов засылались шпионы, вперед отправлялись платные агенты с задачей проникнуть во вражеский стан, сеять смуту и недовольство и склонять чужеземных солдат к дезертирству. По контрасту с этим, наш скудный рацион питания подошел к концу, пока мы находились в маленьком форте, и за исключением крошечной кладовки сторожа, больше нигде нельзя было найти никаких съестных припасов.

Кроме того, наши проводники-Погонщики заявили, что мы слишком сильно гнали лошадей предыдущим днем и надо дать им отдохнуть. Так что хоть мы и сумели наверстать бешеной скачкой какое-то время, это теперь никому не было нужно. Мы провели третий день впустую, сидя без дела за забором, пока лошади отдыхали и набирались сил, и время от времени мы всматривались в даль, в надежде услышать шум двигателя ехавшего следом грузовика с припасами. Монголы были невозмутимы. Кто-то из них отправился к реке; другие просто лежали в помещении и дремали. Только два врача нашли себе полезное занятие. Док отправился к реке с удочкой и вернулся с пятью рыбинами, каждая из которых весила фунта три, с радужными боками и ярко-красными отливом. Его коллега с прической «конский хвост» весь день занимался престарелым сторожем, леча его методами акупунктуры, и остаток дня старик провел на койке, в полутьме лишь поблескивали серебристые иглы, вонзенные в лицо, ухо и руку.

Наши столь необходимые припасы приехали на грузовике следующим утром, и стало понятно, что среди местных аратов распространилась новость, что мы направляемся к Бурхан-Халдуну, дабы почтить память Чингисхана. По пути наша маленькая колонна всадников начала удлиняться. К нам присоединились несколько человек, они провели в седле четыре-пять часов и привели с собой заводных лошадей, которых предлагали нам в качестве запасных. Из юрт, которые встречались по пути, выходили араты, спрашивали, куда мы едем, а услышав ответ, сразу бросали повседневные дела,

чтобы ехать вместе с нами. К середине дня мы обогнали эффектно выглядевшего мужчину, ехавшего верхом по тропе в сопровождении двух юных сыновей. На мужчине был алый дээл, широкополая черная шапка, напоминавшая сомбреро, за спиной висела вороненая винтовка. Его сыновья, возрастом лет семи и девяти, носили одежду пурпурного и зеленого цветов. Все трое немедленно присоединились к нам, добавив разноцветное пятно к длинной колонне всадников, которая рысью целеустремленно направлялась вдоль долины, оставляя позади тучу пыли, поднятой копытами лошадей.

Облаченный в алые одежды пастух знал великолепное место для лагеря — на низком утесе над рекой, там во множестве нашлось сухих веток ивы, которые можно было использовать как хворост для костра. Должно быть, нас насчитывалось человек тридцать, когда обнаружились обогнавший нас грузовик и пара уже установленных (и крайне потрепанных) брезентовых палаток. Места в палатках было совсем мало, так что мы с Полом настояли на том, что поставим свою двухместную горную палатку. Миновала еще одна очень холодная ночь; проснувшись, мы обнаружили, что изнутри все покрыто ледяными кристалликами, которые, когда мы встали, дождем посыпались на нас. Засмеявшиеся монголы заметили, что их система лучше. На пол своих палаток они настлали попоны и одеяла, слоем толщиной в два или три дюйма, а потом улеглись большой тесной кучей, дабы сохранить тепло во время сна.

В путь нужно было оправляться пораньше, так как по расписанию в этот день мы должны были подняться на вершину Бурхан-Халдуна — на высоту 7680 футов. На рассвете безлистные кусты низкого кустарника на дне долины совершенно побелели от инея, и в плотном тумане пастухи, рано поутру принявшиеся поить и чистить скребками лошадей, казались призрачными фигурами. Проглотив обычный неаппетитный завтрак из жидкого чая и постылой баранины, мы отправились по узкой верховой тропе, а солнце начало разгонять туман. Тропа то и дело пересекала реку, и всякий раз мы с плеском перебирались через брод, а потом шлепали по болотистой почве, а далее ехали по поросшим травой и низким кустарником пустошам. Перед нами прошли тяжелые внедорожники, ибо в грязи мы видели глубоко отпечатавшиеся следы протекторов. Изредка встречавшиеся островки леса были настолько выжжены лесными пожарами, что выглядели так, словно сошли со старых фотографий «ничейной» полосы времен Первой мировой войны; обломанные ветви деревьев и расколотые стволы отчетливо выделялись на голом склоне холма. Наконец мы перевалили гребень, и перед нами предстала последняя долина, ведущая к подножию Бурхан-Халдуна. Поросший невысоким кустарником склон холма обрывался крутым спуском и переходил в ровное пространство снега и льда, до сих пор покрывавших речную низину. На дальнем берегу, чуть далее чем в двух милях от нас, открывался поразительный вид.

Посреди дикой местности раскинулся небольшой палаточный городок. Там было много больших палаток военного образца цвета хаки, над их крышами с высокими распорками торчали железные дымовые трубы, над которыми вились клубы дыма. Еще более удивительным было хаотическое скопление ярко-желтых и белых ультрасовременных нейлоновых палаток в форме иглу, позади которых ровно в ряд, словно бы в ангаре демонстрационного зала, стояло с полдюжины новехоньких внедорожников. Машины сверкали полировкой и хромом, глазам становилось больно. Все эти достижения современной цивилизации, представшие в самом сердце пустошей Хэнтэя, казались приземлившимися тут пришельцами с другой планеты. Мы вышли к лагерю «Гурван Гол», или «Трехреченской экспедиции», совместного японско-монгольского проекта; его целью были поиски вожделенной добычи — могилы Чингисхана, находка которой — если она состоится — потрясет весь мир.

Чингисхан, хоть это и кажется маловероятным, скончался мирно. Он умер от старости, жара и последствий тяжелого падения с лошади во время охоты. Хотя Чингисхан знал, что очень болен, он настоял на продолжении военной кампании в западном Китае. Смерть настигла его 25 августа 1227 года, когда он руководил действиями своей армии. В легенде говорится, что кончина Чингисхана держалась в секрете и оберегалась как государственная тайна. Все продолжалось как обычно. Послов и иноземных посланников, прибывших на переговоры с ханом, заставляли ждать снаружи, не пуская внутрь юрты повелителя, а посредники торопливо сновали туда и обратно, делая вид, будто передают Владыке мира послания и доносят его ответы. Когда же, завершив дела с визитерами, кортеж отправился в Монголию, везя тело человека, почитаемого своим народом наравне с божеством, путешествие проходило в условиях абсолютной секретности. Говорили, что монгольские всадники убивали всякое попадавшееся им на глаза живое существо, дабы никому не стало известно, что Великий Хан мертв.