Шрифт:
[ Стимпанк. Точнее, задумывался таковым.
=================================================================================
Руку в кармане буквально жгло, так хотелось еще раз убедиться, что все на самом деле. Сверчок зашел в туалет, заперся в кабинке и достал заветный документ. Металлическая пластина в ладонь величиной была вся покрыта защитным узором. Он волнами огибал каждое слово. По рельефу хотелось водить и водить пальцем. Все прошлое и будущее было в этой
– Светослав Матвеевич Чудской.
И ниже
– "Судовой механик"!
По краю пластины шли махонькие отверстия, где указана та же информация. Перфорация предназначалась для считывания машинами, установленными на судах, в портах и всюду-всюду, где бывают скитальцы морей.
Не всем так же повезло. Или по здоровью, или по учебе, но заветный пропуск в мир романтики мог содержать и другую запись. Как у Ромки, например: "Токарь". Ничего плохого, но без приставки "судовой" специальность означала работу на суше. Парень стойко перенес удар, только в момент выдачи его губы предательски дрожали.
Сверчку подумалось, что сейчас немногочисленные избранные для моря выпускники так же как и он рассматривают свои пластинки. Это друг с другом каждый вел себя независимо: мол, я и так знал. А с сокурсниками - подчеркнуто доброжелательно. Как с проигравшими. Нет, не то: скорее даже как с больными.
Парень убрал пластину в карман, для конспирации нажал рычаг и толкнул дверь. С подоконника едва не сверзился какой-то малек. По виду- второкурсник. Он судорожно прятал что-то дымящееся в карман. Видать, сбежал с практики. На лбу - очки с поднятыми темными стеклами, на шее болтается респиратор.
Сверчок хмыкнул.
– Зря куришь, дружок! Останешься на суше, если застукают. И трубку затуши, а то сгоришь.
– Да я ничего, так...
– паренек начал было оправдываться, но потом смущенно кивнул.
– Угу, хорошо...
Покрасневший до кончиков ушей, нарушитель шмыгнул в кабинку. Видимо, избавляться от горящего компромата.
Сборы пожитков не заняли много времени. Воспитанный в приюте, Сверчок научился обходиться минимумом необходимого. Потому-то вещмешок пришлось затягивать гораздо пониже горловины: нечем было набить оливковое матерчатое нутро. Собственно, и дел оставалось - попрощаться с ребятами.
Вчерашний курсант уселся на койку, поставил мешок на пол, развязал и достал гравюру, сделанную по фотокарточке. На тонком металлическом листе тонюсенькие линии изображали обнявшихся мать и отца. Задняя стенка гравюры была двойной. Там, под крышкой лежало уведомление, что родители пропали без вести во время изучения заброшенных Тоннелей.
Сверчок вздохнул и убрал гравюру. Уже двенадцать лет прошло с той поры, когда вместо теплых рук родных, ему достался приют, холодный металл и смутные воспоминания. Так хотелось снова увидеть родителей, да только вряд ли они живы. За столько лет все бы прояснилось. И все же... Хотелось верить, что однажды он их найдет.
Жаль, конечно, что на вечеринку не сходить, но денег совсем впритык и транжирить их не стоило. Мало ли, как и чего сложиться? Отложенные со стипендий копеечки
Сверчок поднялся, закинул на плечо мешок и расправил ладонью кровать.
– Вот и все...
Пусть тут казарма, но уходить все равно грустно. Четыре года здесь был дом, убежище, место грез. Тут он научился смеяться, дружить, ненавидеть, понимать; мечты и слезы тоже родом отсюда...
Сверчок попытался улыбнуться, но губы чуть дрогнули - не вышло . Он вздохнул и вышел из спального помещения, аккуратно прикрыв за собой дверь. Язычок замка оглушительно щелкнул, словно отсек прошлое.
В коридоре на тумбочке стоял кто-то из молодых. Мальчишка в не обмятой еще форме подобрался, заметив четыре нашивки на рукаве.
И опять молнией пронзили воспоминания, как давным-давно, Сверчок, еще совсем сопляк - вчерашней детдомовец, получивший новенькую форму курсанта и свой первый нож в пахучих кожаных ножнах, вот так же, во все глаза смотрел на выходящего из спальни "старика". Сверчок тогда замешкался, засуетился и зачем-то хрипло крикнул в пустой коридор:
– Смирно!
А этот счастливчик... Он козырнул и прошел мимо, вызывая восхищение новобранца: четыре нашивки, застиранная форма, потертые ножны, из которых видна отполированная ладонью рукоять ножа, на плече на одной лямке болтается линялый вещмешок. А глаза почему-то странно грустные...
Сверчок тогда отчаянно завидовал выпускнику и недоумевал, отчего тот не радуется? Ведь уже не надо вскакивать на зарядку в шесть, не надо драить "палубу" казармы или чистить картошку...
Но вот пришел и его час: теперь грусть была куда ближе восторгов. И ножны стали царапанными, потертыми от частых тренировок, и рукоятка полированная, а клинок уже третий.
Тот выпускник ничего не сказал Сверчку. Может, так и надо теперь поступить?
Но Сверчок решил по-другому.
Подошел к дневальному, похлопал мальчишку по плечу и сказал.
– Все, парень. Я ушел. Удачи тебе и моря!
– С-с-спасибо, господин выпускник!
– Ладно, расслабься. И пока никого нет - облокотись на стену. Не ты первый тут торчишь. Только глаза не закрывай, а то заснешь и беда будет.
Дневальный кивнул и улыбнулся. Сверчок улыбнулся в ответ.
– И не забывай почаще улыбаться. Все и так слишком серьезно, стоит разбавлять.
На улице было тихо. Занятия. Понятно, что Наставники заняты, но все же. Сверчку очень хотелось напоследок увидеть преподавателя вихреоники. Валентин Игнатьевич здорово помог когда-то детдомовцу, стащившему из кухни колбасу и сгущенку. Столько, сколько получилось унести.
Нет, Сверчок не сожрал все в одиночку - разделил на всех, да только за такой проступок грозило отчисление и сельхозпоселение на три года. В общем, после такого проступка о море и мечтать не стоило. Вихреоник же ограничился карцером и дополнительной физподготовкой в течение двух месяцев для всего подразделения. Конечно, за это потом еще и свои же ребята дали по шее. Причем, те, кого Сверчок накормил колбасой и сгущенкой.