Дорогая жизнь
Шрифт:
Я не заслуживаю этой привилегии, хотя я знаю, что она в хороших руках.
— Эй, ты собираешься съесть это? — спрашивает Итан, находясь у меня на кухне, и обнюхивая коробку из-под пиццы, которую он только что вытащил из холодильника.
— Нет.
Подглядывая, он машет руками.
— Никаких оливок, — откусив кусок холодной пиццы, он спрашивает. — Как твои занятия прошлым вечером?
— Это не занятия.
— Ладно. Как все прошло?
— Отлично. Не совсем уверен, как это поможет.
С набитым ртом, Итан падает
— Почему ты так думаешь?
Я пожимаю плечами. Я ушел с той встречи, чувствуя себя в таком же подавленном состоянии, как будто ничего не изменилось. Я знал, что ничего не меняется сразу, но я думал, что мне будет немного легче. Как будто мир не пытается похоронить меня заживо.
Я ничего не чувствовал.
На самом деле, это неправда.
Когда я вернулся домой после написания письма, я чувствовал себя злым, безумным, обиженным на весь мир. На жизнь. И спустя несколько дней я чувствую то же самое. Размышлять о своих чувствах, не помогает. Это держит меня, будто я нахожусь в чертовом ящике, из которого не могу найти выход.
— Просто чувствуй себя иначе, — он дразнится. — Иди в ногу со своим поколением19.
— Ну и что это значит?
Он откидывается на диван и, указывая на меня наполовину съеденной пиццей, говорит:
— Когда дело доходит до противоположного пола, мгновенное удовлетворение — это то, что нужно. Но когда у тебя есть проблемы, не так просто быстро их решить. Особенно с той, с которой ты столкнулся, — наклонившись вперед, он говорит с серьезным выражением на лице. — Мужик, ты отказался от своего ребенка.
— Знаю, — я провожу рукой по волосам. — Я знаю, что сделал. Не нужно мне напоминать.
— Может быть, — положив пиццу, он подходит ко мне. — Джейс, то, что ты сделал — самая большая жертва, которую может сделать человек. Ты должен дать себе время.
— Это не так просто. Хотел бы я просто забыть все, но это невозможно. Каждое утро, когда я просыпаюсь, кажется, что на мою грудь давит трехсотфунтовый человек, который не дает мне дышать. И когда я встаю с постели и сталкиваюсь с реальностью, я вижу людей, у которых есть дети. Ты их не замечаешь, пока не потеряешь своего. Это каждый раз убивает меня. Видеть, как они гуляют с ними, заставляют их смеяться. Похоже, что в этом городе у всех дети, и это превращает мою жизнь в ад. Это пытка, — я поднимаю руки, указывая на свое окружение. — Такая жизнь — пытка.
Я никогда не думал, что буду испытывать подобную боль.
— Черт, прости. Я не могу представить каково тебе.
Звонок телефона отвлекает меня, прежде чем я могу ответить Итану. Вздохнув, я вытаскиваю его из кармана и вижу номер Джун. Почему она звонит?
— Это приемные родители Хоуп, — говорю я неловко.
Итан поднимает руки.
— Понял, ухожу. Позвони мне, если понадоблюсь. Ты знаешь, я рядом.
Я киваю и отвечаю на звонок.
—
— Да. Привет, Джейс, — я слышу ее тихий и слабый голос. — Я знаю, что должна звонить только по важным вопросам, — судя по всему, она плакала. — Но я должна была услышать твой голос.
— Ты можешь звонить мне в любое время.
Я не это имею в виду. Но в таких случаях я говорю все, чтобы попытаться улучшить ситуацию. Тот факт, что она звонит мне сейчас, держит меня на грани, так как моя жизнь разваливается с каждой ее фразой.
— Я ценю это, — говорит она со вздохом. — Я просто плохо себя чувствую, Джейс.
Это вызывает во мне панику.
Глубоко вдохнув, я спросил:
— Что происходит? Все в порядке с Хоуп? С Алекс?
— Ага, — ее голос становится тише. — Алекс на самом деле не знает, что я звоню тебе. Она была бы в ярости, но я должна поговорить с тобой. Я не могла перестать плакать. Не могу не думать о том взгляде, когда ты отдал нам Хоуп. Такое опустошение и это медленно съедает меня.
— Я с тобой, — отвечаю я искренне.
Я слышу напряженность в ее голосе. Слышу, как она плачет, и чувствую ее боль. Это та самая боль, которая была со мной последние несколько дней.
— Я забрала твоего ребенка, Джейс, — ее голос ломается. — Я стояла в этой больничной палате и отняла у тебя ребенка. Она не моя, а твоя. Я не могу… — ее боль убивает меня. — Я не могу быть такой матерью, какой ты хочешь. Той, которую она заслуживает. Она не принадлежит мне.
— Джун, прекрати, — говорю я вымученным голосом.
Глубоко вздохнув, я сдерживаю себя, чтобы не сказать то, что могло бы расстроить ее. Я должен успокоить ее. Не могу оставить в таком состоянии.
Я продолжаю:
— Помнишь первый раз, когда мы обедали вместе? Ты рассказала мне о том, что чувствовала при мысли о материнстве? О том, чтобы кого-то воспитать? Ты говоришь мне, что эти чувства изменились?
— Нет, — всхлипывает она.
— Тогда что поменялось? — слова оставляют чувство горечи. — Хоуп должна быть с тобой и Алекс. Если бы я так не считал, то никогда бы ее не отдал.
— Просто… — она останавливается, переводя дыхание. — Видя в тот момент твое состояние, это разбило меня. Я не могу выкинуть это из памяти. И каждый раз, когда я смотрю на Хоуп, все, что я вижу — это твои слезы и сожаление.
— Это не сожаление, — отвечаю я быстро, удивляясь признанию. — Я расстроен? Черт, да. Я просыпаюсь, ненавижу каждую часть своей жизни? Да, не буду лгать об этом. Но сожалею ли я, что помог тебе стать мамой? Сожалею ли я, увидев тогда радость на ваших с Алекс лицах, когда вы впервые увидели свою дочь? Нет. Эти воспоминания о том, как мы связаны. Пожалуйста, Джун, пожалуйста, не лишай меня этой радости. Поверь мне, когда я скажу, что ты не отняла у меня ребенка. Ты осчастливила меня, — я задыхаюсь от своих слез, пытаясь найти правильные слова.