Дороги Катманду
Шрифт:
— Ты это о чем? — ошеломленно пробормотал Жак. — О каких счетах ты говоришь?
Ивонн улыбнулась и посмотрела на Оливье с возросшим интересом.
Официант взял из рук Жака бутылку с шампанским и снова наполнил его бокал. Скрипки с небольшими вариациями негромко продолжали одну и ту же мелодию. Старик начал подпевать гнусавым голосом.
— Я пришел попросить вас. — начал Оливье и тут же замолчал. Потом он выкрикнул: — Вы не могли бы заставить их замолчать?
Жак удивленно посмотрел на него, затем что-то сказал старику. Музыка
На несколько секунд воцарилась гробовая т
— Сегодня ночью они совсем близко! — сказала, ни к кому не обращаясь, Ивонн.
— Они могут бродить там, где им хочется, мне наплевать на это, — нервно огрызнулся Жак, не сводивший глаз с Оливье. — Значит, ты хочешь попросить у меня что-то. Что именно?
К Оливье вернулось спокойствие. Он достал из кармана куртки какую- то бумагу и произнес холодным тоном:
— Я пришел к вам за тем, что мне причитается. Деньги на пропитание, которые остались невыплаченными вами после моего рождения. Здесь тридцать миллионов. Вот мои подсчеты, можете проверить их.
Он развернул лист бумаги, положил его на стол перед собой, потом придвинул его к Жаку. Тот посмотрел на него как на что-то нелепое, непонятное и в то же время удивительное, что-то такое, что ни в коем случае не должно было находиться здесь, на этом столе и в это время.
— Я не стал считать, — добавил Оливье, — сколько стоит стирка грязного белья и мытье посуды, чем моя бабушка занималась на протяжении двадцати лет. Что же касается того, чем я обязан матери, то всего вашего состояния не хватит, чтобы рассчитаться с ней за все.
Ивонн, повернувшаяся к Жаку, смотрела на него с тем нетерпеливым ожиданием, с которым фотограф ждет, когда на белой бумаге, опущенной в проявитель, появится изображение.
— Что, Жак, — негромко произнесла она, — вот и наступил для тебя момент истины.
— О какой истине ты говоришь?
Жак помахал в воздухе бумагой, которую только что прочитал, выйдя с помощью этого жеста из оцепенения.
— Истина в том, что мой сын оказался не священником, а бухгалтером! А я-то надеялся, что ты приехал повидать отца. Поохотиться с ним. И подружиться со мной. Ладно, ты получишь свои миллионы! Жаль только, что ты испортил вечер. Прошу извинить меня, но я пойду прилягу.
Он опорожнил бокал и встал.
— Мне жаль, но он ничего вам не даст, — сказала Ивонн, глядя на Оливье. — Просто потому, что у него ничего нет.
Отошедший от стола на несколько шагов Жак остановился и обернулся.
— Это так. Здесь нет ничего, что принадлежало бы ему. Ничего! — негромко продолжала Ивонн.
Она говорила негромко, и по звучанию голоса можно было понять, что жизнь у нее была нелегкой.
— Постройки, весь капитал, слоны, ружья,
— Простите! — воскликнул Жак. — Что касается капитала, согласен, это его деньги. Но половина нашего состояния — это моя работа! Что там половина, гораздо больше! Где бы мы были, если бы не я? И чем бы был Тед? Ничем!
Он вернулся к столу и хотел взять бокал, который уже был наполнен официантом, но Ивонн помешала ему.
— Хватит пить, — устало произнесла она. — Лучше присядь к нам, поговорим.
Она снова повернулась к Оливье.
— Я больше так не могу. Не знаю, можно ли найти выход из этой ситуации. Я люблю его, потому что он совсем как ребенок, и я пытаюсь сделать из него мужчину. Может быть, это неправильно, не знаю.
— Ты считаешь, что Оливье все это интересно? — язвительно поинтересовался Жак.
Стоя возле стола, он принялся копаться в коробке с длинными тонкими сигарами.
— Да! Потому что это его касается! Потому что тебе придется сказать ему всю правду! Может быть, что-то изменится в тебе, когда ты услышишь то, что сам скажешь сыну! Когда скажешь ему, что ты — пустое место и что у тебя ничего нет! Тебе не принадлежит даже эта сигара!
Гнев преодолел ее усталость; продолжая говорить, она встала из-за стола и вырвала у него из пальцев сигару, которую он осторожно поворачивал над пламенем свечи.
— Здесь все принадлежит Теду! Все! Твой труд! Твоя жизнь! Все, что ты делаешь, служит только для того, чтобы замаскировать его подпольную торговлю!
Официанты, быстрые и молчаливые, освобождали стол от посуды, меняли тарелки, поднесли несколько больших подносов, заваленных фруктами, и блюдо с огромной пирамидой из разноцветного мороженого. Они не понимали ни слова по-французски, они не представляли, что происходит, и не пытались понять. Они походили на муравьев, такие же озабоченные, быстрые, эффективные. Старик-музыкант и его ассистенты, которым нечего было делать, спокойно сидели, ожидая приказа возобновить концерт. Они знали, что то, что должно произойти, произойдет, и в этом не будет ничего удивительного. Обезьяны, коровы, люди в этой столовой или в любом другом месте делали или говорили то, что они должны сделать или сказать. И никого больше это не касалось.
Жак неторопливо выбрал другую сигару и закурил. Он спокойно опроверг все, что сказала Ивонн. Она давно говорила ему о подпольном рынке, которым, как она была уверена, заправлял Тед. Он скупал за гроши похищенные из храмов статуэтки, чаще всего эротические, и продавал их за большие деньги туристам. Жак был убежден, что это выдумки, игра воображения романтически настроенной женщины.
— Ты не можешь не знать, что это правда, — фыркнула Ивонн. — Ты просто делаешь вид, что не веришь этому, чтобы продолжать свой цирк.