Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
Меня же Киселев заинтересовал сам по себе. Я даже забыл о штангах. Мне было просто приятно разговаривать с ним. В нем ощущалась какая-то сила, уверенность в себе. Мы разделись, и я начал хозяйничать. Поставил на стол бутылку, в которой оставалось немного водки, наскоро протер тарелку и положил на нее несколько ломтиков копченой колбасы и сала. Рюмок у меня не было, да и стакан-то имелся только один: я вообще редко ел и пил что-нибудь дома. Я сбегал в умывальную и принес оттуда чей-то второй стакан.
— Давно
— С полгода, — ответил он почему-то мрачно.
— Что, не по нраву местность?
— Я на флоте служил, — задумчиво произнес Киселев, — в море…
— А кузнечному делу где выучился?
— Это я еще в колхозе присматривался. И на флоте на береговых базах приходилось… А последний год я весь в море провел. Северный флот… Хорошо!
— Ну что ж, давай выпьем за море! — Я поднял стакан.
Но Киселев, наверное, не расслышал моих слов и не дотронулся до своего стакана. Очевидно, его захватили воспоминания о море. Он сидел неподвижно, подперев голову руками и полузакрыв глаза. Было тихо. Только порывистый мартовский ветер гудел за стенами дома.
Я поставил стакан обратно на стол.
— Трудно было в море, а? Шторма, холод… Киселев усмехнулся.
— Может, кому трудно, а я люблю, — просто и без малейшего оттенка бахвальства сказал он. — Ты понимаешь, — внезапно обратился он ко мне, — что оно такое, море? Простор, волны, как глыбы, как горы эти, ворочаются… Эх, дурак я толстомордый, вот кто я! — неожиданно заключил Киселев и с силой опустил руки на стол.
— Это почему же так? — спросил я.
— На сверхсрочную предлагали — не остался! Думал на суше свое призвание найти. А тут…
— Не нравится?
— Там она, жизнь моя, в море! — с неожиданной страстью воскликнул парень. — Слушай, — снова обратился он ко мне, — ты тому разговору в кузне свидетелем был. Со стороны подумал, наверное, что рвач я, шкура, так? А я в море по три вахты рубал, с доски почета не сходил! Зима, холод, шторма, только что брызги на лету не мерзнут, бушлат на тебе одеревенеет, звенит, губы в трещинах, соль попадет — как шилом тебя ковыряет, а мне разве мысль в голову придет, чтобы отказаться, в тепло уйти?
Киселеву, видимо, показалось, что я хочу прервать его, и, предостерегающе подняв руку, он продолжал:
— Может, думаешь, в воинской дисциплине дело, в приказе? Нет, если у тебя здесь, — он ткнул себя в грудь, — вместо компаса швабра болтается, так на одном приказе три вахты не простоишь, скиснешь!
Я понимал душевное состояние парня. В его сердце сидела заноза. Она мешала ему дышать. Он хотел доказать мне, но в первую очередь самому себе, что ни в чем не виноват. Что был прав, отказавшись работать вторую смену.
Очевидно, эта история очень
— Мне цель в жизни нужна; мне, если хочешь знать, подвиг какой ни на есть совершить надо, вот что! — продолжал Киселев. — Мне знать надо, что и к чему, без этого я жить не могу! На корабле все тебе ясно и в штиль и в шторм. А тут? Они что думают, а? Что я, автомат какой? Сегодня поковки для путевых стопоров, завтра перья для стрелок, послезавтра лопаты кую! Пусть! Но только мне смысл во всём этом иметь надо, смысл, понимаешь? А по ним: нет работы — стой, есть работа — куй. И все тут!
Этот парень все больше и больше увлекал меня. Казалось, что где-то в глубине его широченной груди пылает жаркий огонь. Я забыл о том, что мне, «представителю администрации», все же следовало бы попробовать убедить Киселева, что он не прав, отказавшись выполнить распоряжение начальства… В эти минуты я видел в нем не только рабочего, кузнеца, я видел в нем человека, родного мне по духу.
— Какие же твои дальнейшие планы, Ваня? — спросил я.
— Точку найти мне надо, понимаешь, точку! — горячо отозвался он.
Я не понял:
— Какую точку?
— Ну… — И Киселев, склонившись чуть набок, сделал такое движение руками, будто держит в руках лопату или лом и собирается вонзить в землю. — Ну, — повторил он, — Архимед. Слышал? Точку опоры мне надо найти. Понимаешь?
Перед глазами моими возникла картинка, которую я мальчишкой видел в какой-то книжке: сухонький, курчавый, с бородкой кольчиками старичок, в одежде, напоминающей длинную ночную сорочку, подсовывает тоненький шест под земной шар.
Я улыбнулся.
— Чего смеешься? — недовольно спросил меня Киселев. — Не веришь?
— Верю, Ваня, верю, — искренне сказал я. — А теперь давай выпьем. За твою точку опоры. Я вот сейчас тоже такую точку ищу.
— Тоже ищешь? — заинтересованно переспросил Киселев, не дотрагиваясь до своего стакана.
— Ищу. И даже не в переносном смысле, а в прямом. Ломаю себе голову, на что опереть свод туннеля.
— Туннеля? А ты что, техник? Или, может, инженер?
— Вроде.
— Ну, тогда тебе полагается знать, на что свод опирать, — убежденно сказал Киселев,
— Я знаю. Бетонировать полагается туннель, чтобы свод держался. А бет она вот нет, не хватает. Придумали мы тут одну штуку, я в Москву ездил, разрешение получил.
— Какую штуку?
— Ну, как тебе это объяснить?..
— Что, боишься, не пойму?
— Да нет, что ты? Ну, смотри! — Я вытащил из кармана блокнот и вечную ручку. — Предположи, что это доска, причем в подвешенном состоянии. — И я нарисовал на листке бумаги доску. — Теперь представь, что на эту доску мы опустим груз. — И я нарисовал стрелку, острием обращенную к доске. — Выдержит?