Дороги Младших Богов
Шрифт:
Я еще дважды произнес Слово. Спокойно так и без скулежа. Ведь это было мое слово против его слова. Пуля — ведь это тоже слово. Пусть незамысловатое, дурное, менее эффективное, но всё же — слово. Она тоже ранит. Так что мы были на равных. Ну, почти на равных. Просто я смог, а он — нет.
Старик замер, как если бы мы были детьми и я произнес волшебное «море волнуется три». Пистолет и канделябр выпали из его ослабевших рук и улеглись на пол. Всё еще горящая свеча закатилась в щель и пыталась оттуда пугать темноту.
А через мгновение
Солнечный лучик скользнул по его мантии, вспорхнул и рванулся к подвальному оконцу. Пробился сквозь заляпанное грязью стекло — и всё было кончено.
Выбираясь из охваченной пламенем библиотеки имени Имени, я смеялся. Меня смешила одна мысль. Очевидная такая мысль. Мысль о том, что все на свете библиотеки обречены.
Их еще только закладывают, а они уже обречены.
И ни одной из них не устоять против слабенького огонька поставленной в процветание оной свечи.
Ну не смешно ли?
И нет, видимо, глупее на свете занятия, чем сочинение книг. Согласитесь: я еще не написал свою книгу, а она уже сгорела.
Впрочем, книги не горят. Горит бумага. А слова возвращаются к Богу.
Не я придумал. Кто, не помню. Но я близко к тексту.
Простите.
Потом было страшно обидно. Не страшно — обидно.
Они кинули меня.
Все.
Я шел по ночным улицам и пытался встретить живых. Но каменные люди населили той ночью каменный город.
Я подходил к ним и трогал их за руки — руки были холодными. Я заглядывал им в глаза — бесстрастнее стекла отражали они свет фонарей. Я пытался заговорить с ними — надменное молчание было мне повсеместно ответом.
И только ветер гнал по безжизненному пространству мусор времени.
И только стаи ворон несли куда-то на своих черных полотнах весть об этом кошмаре.
О том, что все, все, все уже спасены.
Все.
Кроме меня.
Я шел по ночным улицам города каменных людей и орал в бездну постигшего меня одиночества: «Всё, что в мире зримо мне или мнится, — сон во сне!»
Я шел и орал. Шел и орал. Но праздник пробуждения, увы, не наступал.
Случилось то, чего старик боялся. Так боялся, что готов был убить. И убивал. Он убивал, но это всё равно случилось. И намного быстрее, чем он мог себе представить.
Еще бы.
Что могла кучка людей, забавно называющих себя рыцарями вещего дрозда, противопоставить всемогуществу Слова. Неравные силы: слабые люди, играющие в дурные игры, и Слово. Которое не воробей. Которое дрозд. Не Красный Воробей, но Черный Дрозд.
И это слово, разойдясь волной по сущему, оставило меня с этим сущим один на один. Неслабая ударная волна.
Как по тополиной чухне, по жизни огнем Слово прошлось и — пш-ш-ших.
И всё.
Я один.
Уникальность моего бытования, откровенно говоря, никак меня не грела. Нисколько. Абсолютно. Совсем. Как раз наоборот: я, словно в бреду горячечном, пребывая в неописуемом отчаянии, стал искать подходящее зеркало. Единственное, чего я истинно
И среди множества зеркальных витрин, в которых, несмотря на ночь, мелькали тысячи солнечных бликов, я выбрал одну.
Долго глядел я в это подобие щита Тесея, пытаясь увидеть в своих глазах страх. Увидел готовность. Готовность перестать быть столпотворением, обернуться светом белым и уйти во все стороны.
Но тут.
Вселенная подсуетилась. Она послала мне второго — в витрине отразился черный «круизер». Истошно взвизгнули тормоза, и этот поросячий визг слился со звуком выстрела. В следующее мгновение готовое спасти меня зеркало рассыпалось на тысячи мельчайших осколков.
Пока я разворачивался, идущий на меня убийца успел выстрелить еще два раза. Но и эти пули прошли мимо. Божественное присутствие? Не знаю. Не уверен. Нет. Просто, наверное, фигня случилась. Если это не одно и то же.
Ну а потом наши взгляды встретились.
Он успел спустить курок прежде, чем я в третий раз сказал ему свое веское Слово.
Он уже окаменел, он уже был мною спасен, а его пуля еще летела. Я видел ее. Она медленно-медленно в-в-в-винтом врезалась в воздух, научившийся у кино становиться жидким.
«Оммммммм» — пела пуля.
«Ууууууууут!» — что было мочи надрывался я.
«Оммммммм», — настаивала пуля на своем.
«Уууууууууут!» — упорно возражал ей я.
«Ом», — ткнула меня пуля на излете в лоб и безвольно упала на асфальт возле ног.
«Ут», — из последних сил выдохнул я и потерял сознание.
ЧАСТЬ III
1
…— У, ты нас и напугал, — сказал Серега, когда я открыл глаза.
— Ты где пропадал? — спросил я.
— Это не он пропадал, это ты куда-то отъехал, — навис надо мной Гошка.
Тут я окончательно пришел в себя и огорошил их свежей новостью:
— Чуваки, старик Хэнк ошибся. Красный Воробей оказался черным. — Потом подумал и добавил: — И не Воробьем, а дроздом. Помните, Набоков спрашивал, может ли негатив маленькой огненной птички стать фотоснимком дрозда? Так вот, я отвечаю: может!
Серега покачал головой, мол, ну, парень, тебя и переехало, и сказал Гошке:
— Вира.
Они помогли мне подняться и, поддерживая, завели в кафе.
Аня не на шутку встревожилась, но мы ее быстро успокоили. Я даже улыбнулся.
— У тебя вино красное есть? — спросил у нее Гошка. — Я бы глинтвейна ему сварил.
Аня кивнула.
— Шато Петрюс.
— Урожая?
— Шестьдесят пятого.
— Пойдет.
— Сейчас, — сказала она и пошла на кухню. Я проводил ее взглядом и попросил Гошку:
— Только гвоздику не добавляй.
— Я помню, — кинул он и, блудливо улыбаясь, поспешил за Аней.