Дороги товарищей

Логинов Виктор Николаевич

Аркадий не искал слов, он говорил быстро, без напряжения: ведь столько мучительно думал об этом! И если бы Саша не сохранял на своем лице выражение какой-то строгости и не взглянул один раз, будто ненароком, на ручные часы, Аркадий рассказал бы и о своей мечте, о жажде подвига, о прекрасной жизни, которую он рисовал в своих грезах. Но у Саши, видно, не очень лежала душа к исповеди Юкова. Впрочем, может быть, он действительно торопился куда-то. Он еще раз глянул на циферблат, и Аркадий сразу выдохся.

— Да что говорить! — заключил он и безнадежно махнул

рукой.

— Нет, ты говори, говори, — предложил Саша.

— Да что говорить, — тише повторил Аркадий, упираясь сандалиями в каменный борт газона.

Никитин взглянул на дырявые сандалии, и Аркадии смущенно поджал ноги под себя.

— А ты не стесняйся, — усмехнулся Саша, и усмешка его была явно осуждающая, — я ведь знаю, что у тебя других нет. Принеси их мне, я тебе носки дратвой прошью. Коли сам не можешь. Слушай! — с негодованием воскликнул он. — Что ты такой мятый, задрипанный? Глядеть на тебя тошно! Воли, что ли, нет? Так ведь тренируешься… руку каменной сделал. Что же ты крылья опустил? Посмотри на себя… ну, посмотри!

— Мне франтить нечего, — огрызнулся Аркадий, — на меня девчонкам не заглядываться…

Он неразборчиво пробормотал еще что-то, невольно запуская пятерню в спутанные волосы.

Действуя пальцами, как расческой, он кое-как пригладил густые вихры на лбу и на висках.

— Опустился ты, Аркадий! — вздохнул Саша. — Как у тебя мать… здорова?

— A-а!.. При чем здесь мать? Ну — нездорова! Знаешь ведь, что нездорова… чего спрашиваешь. И кончено об этом! Точка, как говорится. Знаешь что? — Аркадий нерешительно хлопнул Сашу по плечу. — Поедем на рыбалку! На Старице, в одной заводи, окуни клюют — во, окуни!

Аркадий выставил большой палец.

Он предлагал Никитину мальчишескую дружбу, сознавая в глубине души, что такая дружба теперь невозможна. Он предлагал ему забыть все, что произошло между ними нынешней весной, но понимал, что забыть этого нельзя. Никакая, даже самая чудесная в мире рыбалка не поможет! Старую дружбу не склеить. Да и не было между ними настоящей дружбы, если из-за несчастного «пса» Никитин выгнал его из футбольной команды!

— Окуни клюют — во! — говорил Аркадий, а в глазах у него все сгущалась хмурая грусть, и трудно было не заметить этой грусти.

Но Саша не заметил. Он увидел, что Аркадий выпрыгнул на ходу из трамвая, увидел дырявые сандалии и лохматые волосы, почувствовал, что натренированная рука Аркадия приобрела твердость камня, но не заметил грусти в его глазах.

Саша мечтательно прищурился, вздохнул, и видно было, что упоминание о рыбалке растревожило его сердце. Он любил рыбалить, в былые времена дневал и ночевал на реке. «Это было бы здорово — съездить на рыбалку!» — сказал мечтательный взгляд Никитина. Но вздох добавил, что это невозможно.

— Мне на рыбалку нельзя, Аркадий, — сказал Саша.

Юков заранее знал ответ.

— Все занят? — спросил он с усмешкой. Палец его чертил на скамейке какие-то непонятные фигуры.

— Да, занят. А хорошо бы… Впрочем, даже расстраивать себя не буду. Не могу ехать.

— Может,

передумаешь, а? — ради поддержания разговора спрашивал Аркадий, вычерчивая ногтем круг и ставя в центре его крестик.

— Нет! У меня сейчас, Аркадий, дел непочатый край. Во-первых, спартакиада. Варикаша меня никуда не отпустит. Во-вторых, после спартакиады на целый месяц уезжаю в спортивные лагеря.

— В лагеря? — вырвалось у Юкова. — Один? С кем?

Изгнание из футбольной команды, провал на испытаниях, грусть и обида — все забыто. В шестнадцать с половиной лет это бывает. Саша твердо выдержал умоляющий взгляд Аркадия. Это тоже бывает в семнадцать лет.

— Ты не имеешь права, Аркадий! Пойми сам. В лагеря поедут лучшие.

— Ах, что мне понимать! — с горечью воскликнул Юков, качая головой.

— Ты должен понять это, — настаивал Саша.

— Что мне понимать! — повторил Аркадий.

И перепрыгнув через газон, побежал прочь.

Он бежал сегодня от второго школьного приятеля.

— Подожди, Аркадий! — повелительно крикнул Саша. Юков не обернулся.

Можно было бы догнать его, но Саша был занят: он спешил к физруку Варикаше, чтобы окончательно утрясти с ним кое-какие физкультурные вопросы.

И Аркадий снова остался один.

Куда теперь идти ему? Чем заняться, чтобы успокоить встревоженное сердце? Солнце еще не прошло и половины своего пути, а он уже изъездил полгорода, был на всех центральных улицах, был в школе, второй раз стоит около памятника Дундичу на площади Красных конников…

Через площадь в одиночку и группами шли люди. Сверкали на солнце окна трамваев. Милиционеры-регулировщики в белых перчатках, ловкие, похожие на жонглеров, четко управляли движением автомашин. Юков чувствовал, что в этой строгой суете, в этом шуме города, даже в неутомимом звоне трамваев есть общая, деловая связь, что всем этим на первый взгляд беспорядочным движением управляет единая воля, единое желание.

Как любил Юков шум родного города! Как свободно и весело чувствовал он себя в знакомой бойкой толпе, когда бездумным мальчишкой убегал из дому и целыми днями пропадал в скверах и на улицах!

Да, разнообразны пути человеческие. Одни дороги ведут в гору, к солнечным вершинам, другие соскальзывают вниз, в пропасти, где зеленая ряска болотных трясин, и нужно иметь верный компас, чтобы не сбиться с пути…

Слушая привычный шум города, бодрую музыку площади, Юков сегодня впервые понял, что путь его привел не туда, куда звало сердце, что в шуме родного города, в толпе людей, знакомых с детства, он посторонний наблюдатель. Вот стоит он посредине площади, сунув руки в карманы латаных брюк, а жизнь обходит его стороной, как речная чистая вода. Стоит он, Аркадий Юков, здоровый парень с ясными глазами, с горячим баламутным сердцем, а пользы от него нет. Найти бы лучшего друга, прижаться бы к его груди тяжелой головой, рассказать бы, как трудно стоять одному посредине площади, сунув руки в карманы брюк, и чувствовать, что отстал, откололся от товарищей! Да где этот друг? Есть ли?..