Дороги. Часть вторая.
Шрифт:
Минуточку — а почему именно Ильгет должна смущаться? Чего она так испугалась? Разве она в чем-то виновата перед бывшим мужем? Тьфу ты, каким мужем? Не был он ей мужем. Сожителем.
Она прямо взглянула в лицо Пите. Нет, кажется, постарел... морщины появились, от углов глаз к губам.
— Привет, — сказал он спокойно.
— Привет, — отозвалась Ильгет, отметив, что говорит Пита на линкосе, даже с ней наедине не пытаясь перейти на родной язык. Освоился, как видно.
— Это что, твой ребенок? — он кивнул на Арли.
— Да.
— Ну что ж, рад за тебя.
— А у тебя как жизнь? — поинтересовалась Ильгет. Пита вздохнул, пожал плечами.
— Нормально.
Ильгет повернулась к парапету. По зеркальной, действительно чуть серебристой глади пруда скользили два лебедя, белоснежный и серо-мраморный, плыли неслышно, отражаясь в воде перевертышами.
— Не женился? — спросила Ильгет и тут же поняла, что вопрос прозвучал глупо.
— Ну, теперь я более осторожен... в обещаниях, — усмехнулся он, — но живу с женщиной. С нормальной.
— С этой... Сайной?
— Нет, Сайне я не нужен. Я живу с человеком, который меня понимает, — подчеркнул Пита, — который меня ждет.
— А... как твой ребенок? — осторожно спросила Ильгет.
— А вот это не твое дело.
— Ну а вообще как? Работаешь?
— Да, работаю... бытовой техникой занимаюсь.
— Нравится?
— Ну что ж, в общем-то неплохо. А ты-то как живешь? С этим твоим... Арнисом, как я понимаю?
— Правильно понимаешь. Он сейчас... в Космосе. Я вот с ребенком сижу.
— Рад за тебя, — повторил Пита. Засунув руки в карманы, он пристально смотрел вниз, на серебристую гладь воды, на скользящих по темному зеркалу лебедей.
— Я рад, что все так получилось, — проговорил он негромко, — видишь, я ведь давно чувствовал, что мешаю тебе, стесняю, мучаю... Я знал, что ты его любишь. Да, ты не хотела в этом признаваться даже себе, но я-то чувствовал. И в конце концов я решил взять все на себя. Ну кто-то должен был сделать первый шаг, верно?
Ильгет посмотрела на Питу, расширив от удивления глаза. Как-то странно все получается в его изложении... Впрочем, сагон говорил что-то подобное.
— Ты лучше меня, чище, — говорил Пита спокойно, — и Арнис лучше меня. Вы должны быть вместе. А я... ну что же я? Кто-то должен уйти первым, раз сложилась такая ситуация, верно?
— Подожди, Пита, — не выдержала Ильгет, — при чем здесь я и Арнис? Ты разве хотел, чтобы мы с ним были вместе? Ты же себе нашел любовницу.
Пита горько улыбнулся.
— Ну что ж, думай, как хочешь.
Ильгет ошеломленно молчала. Как-то странно у Питы все получается. Выходит, он теперь этакий мученик, пожертвовавший собой ради ее счастья? А она, выходит, так эгоистично воспользовалась его жертвой? Разрушила семью...
Ильгет посмотрела вниз, Арли закинула головку, и так смешно посапывала крохотным носиком. Осторожно коснувшись затылка, мать поправила ладонью голову младенца.
Это мог бы быть ребенок Питы... наверное... если у нее
— Я ведь давно это чувствовал, знал... еще тогда, помнишь, на Ярне, когда мы встретились. Я же видел, как ты бросилась к нему. Нет, понятно, что он был ранен, это я понимаю, но ведь видно же было, что все это не просто так. Я тебя ни в чем не обвиняю, Иль, не подумай. Ты вела себя очень порядочно. Порядочнее, чем я. Ну и что мне оставалось — кому-то надо было взять на себя роль козла. Ты слишком хорошая. Ты никогда не смогла бы разрушить семью. Ну что ж, я поступил некрасиво, конечно. Но я рад, что освободил тебя. Ты теперь действительно счастлива...
— Неужели ты тогда действительно думал именно так? Что освобождаешь меня, желаешь мне счастья? — не выдержала Ильгет. Пита пожал плечами.
— У меня много было разных мыслей. И обиды, конечно, были... Но в общем-то... ради тебя все это было. Теперь мы оба счастливы.
Ильгет смотрела вниз, не на лебедей, на темную гладь воды, прямо под ногами она казалась не серебристой, а дымчатой, почти непрозрачной.
Что-то в этом есть. Пита не побоялся. Понял правду — они не любят друг друга и не должны жить вместе. Понял и сделал шаг. Пусть болезненный, пусть ей тогда это казалось жестоким — но он этот шаг сделал.
Ну что ж, можно это признать... только почему на душе так муторно?
Сагон мешает...
Он придерживался имено такого мнения. Пита совершил, можно сказать, самопожертвование, решился на такой смелый шаг, и вот теперь все они счастливы...
Счастливы?
Эти годы, проведенные с Питой — как сквозная рана. Которая не заживет никогда. Потому что уже никогда с Питой ничего не будет. А он остался, он всегда рядом, как немой укор. Как напоминание о ее вине. С этой виной — непонятно в чем — Ильгет должна будет жить до конца.
Хотел ли он «мужественно пожертвовать собой»? Да нет, он просто искал, где лучше. Всего-то и надо было, потерпеть присутствие Ильгет рядом с собой. Ведь Ильгет не нужно было от него много. Что он давал — то и ладно... Ильгет вдруг вспомнила вечера, проведенные вместе. Смутное ощущение тепла... тяги... как ей хотелось домой — увидеть его. Обнять. Сразу защипало в горле.
Неужели у него не было этого чувства? А ведь наверное, не было.
Ильгет коснулась ладонями холодной, как камень, поверхности парапета.
— Пита, а ты... правда меня никогда не любил?
— Я не знаю, что это такое, — с горечью сказал Пита, — наверное, не умею любить. Я ведь не такой, как вы...
— Но любить, это совсем просто. Это могут все. Даже младенцы. Что тут сложного? Неужели... ты, наверное, всегда на меня обижался?
— Знаешь, Ильке, наверное, ты слишком хорошая для меня.
Она посмотрела на бывшего сожителя.
— О чем ты? Уж не мне претендовать на какую-то хорошесть, ты же знаешь... я тебе говорила не раз.