Дороги
Шрифт:
Он долго и внимательно разглядывал ее лицо, руки, о чем-то думал, щурился и наконец, спрятав пустой рукав в карман, тихо спросил:
– Любишь его?
– Люблю…
Михаил вздохнул, отвернулся, а Валентине Сергеевне на мгновение вспомнился Кавказ, белые вершины пиков впереди и осыпающаяся под ногами обомшелая щебенка, вспомнилась крепкая рука Михаила, когда он помогал ей взобраться на очередной подъем, та рука, которой сейчас не было…
– Попробуй, – сказал Михаил. – Я тебе дам адрес одного из экспертов. Только… Только забудь, что ты любишь его, и идя с холодной головой. Иначе
Профессор Охотинов чем-то напоминал Льва Толстого: седой, огромный, рубаха навыпуск с пояском, борода, лохматая, неприбранная, лежит на выпуклой груди…
– Вы кем доводитесь Смоленскому? – в первую очередь спросил Охотинов.
– Я работаю геологом на его участке, – ответила Валентина Сергеевна спокойно. – А в войну была на трассе Абакан – Тайшет.
– Понимаю, – профессор кивнул головой. – Ну а что вы хотите от меня? Комиссия работу же закончила…
– Трансполярная магистраль проходит по зоне вечной мерзлоты, – начала Валентина Сергеевна.
– Это можете мне не объяснять, – перебил ее Охотинов.
– Практики строительства железных дорог в этих условиях у нас нет, – продолжала она, – неизвестно, как поведут себя мерзлые породы, если отсыпку полотна вести обычным способом. На некоторых участках готовой насыпи началось протаивание мерзлоты и просадка полотна…
– Инженер Смоленский самовольно сгустил в пять раз сеть скважин и шурфов, – заявил Охотинов. – Это исходная позиция. Я вместе с товарищами устанавливал необходимость дополнительных работ.
– Это было необходимо! – не сдержалась Валентина Сергеевна. – Он хотел досконально изучить небольшой участок, чтобы потом выдать рекомендации! Он исходил из этого! А вы?..
– А мы, дорогая моя, из того, что стране нужна дорога, – спокойно проговорил Охотинов. – А еще из того, что он изыскатель, практик. Институт ваш занимается изысканиями, а не тематическим изучением пород. Он должен был выбрать трассу и тем самым подготовить фронт работ строителям. Инженеры с других участков Трансполярной как раз этим и занимались. А Смоленскому, видите ли, вздумалось открыть на трассе академический институт. В результате государственные деньги ушли, как говорят, в землю. А время сами знаете какое…
– Знаю… – уже отрешенно произнесла Валентина Сергеевна. – Но дорога-то не на один день строится… И может быть, сейчас ее совсем строить не нужно, а? Успеем ведь еще, куда спешить?
– Ну, милая моя, здорово, однако, Смоленский на вас повлиял! – сказал Охотинов. – Вам не кажется, что ваше мнение вредное? Вся рота идет не в ногу, а вы со Смоленским – в ногу…
– Вы знаете, а он мне рассказывал однажды, – с жаром заговорила Валентина Сергеевна, – что в районах вечной мерзлоты дороги будут строить на сваях! Представляете? Без грунтового полотна! В таком случае не будет растепления грунта, это будет вечная дорога!
– Может, когда-то и будут, – согласился профессор, – но сейчас нам такое не по карману…
И лишь спустя два года от Петра пришло письмо. «Долго мучился, писать тебе или нет. Ведь напишу – искать меня станешь. Прошу тебя, не ищи. Так лучше, – писал Петр. – Живу я здесь неплохо, работаю техником-геодезистом.
Здоровья-то Петру и не хватило. В пятьдесят четвертом году он работал на Чукотке. Подался в тундру, чтобы быть поближе к своей вечной мерзлоте. Однажды простудился, заболел ангиной, которая дала сильное осложнение на сердце, и через месяц умер в больнице города Анадыря. Из больницы Валентина Сергеевна получила два письма. Петр хорохорился, бодрился, но каждый раз просил присмотреть за Вилором, дескать, сиротой живет при живом отце. Я, мол, свои идеи доказываю, а мальчишка без твердой руки растет. Ему же сейчас крепкую руку надо.
4
В приемной на стене висели деревянные часы с маятником, и стук их раздражал Смоленского. После пяти минут ожидания он вышел в коридор, застеленный мягкой дорожкой, и стал ходить взад-вперед, засунув руки в карманы. Несмотря на поздний вечер, в здании горисполкома были люди, ходили из кабинета в кабинет с папками, с листками, трепещущими в руках, а несколько человек, разномастно одетых, что не поймешь, кто и откуда, ожидали, как и Смоленский, в приемной. Вилор Петрович уже жалел, что согласился поехать. Впрочем, он даже и не соглашался, все произошло неожиданно для него самого. Сказали – надо ехать. И только потом, в машине, сообразил, что можно было просто-напросто отказаться. Мол, кто хочет его видеть, пусть приезжает сам.
Между тем очередь в приемной рассосалась. Мужчины, сидевшие там, по одному заходили в кабинет и, пробыв там недолго, уходили. Когда Вилор Петрович, проходя мимо, заглянул в приемную, там оставался всего один человек, одетый в свитер и болотные сапоги.
Вилор Петрович молча сел с ним рядом, безразлично глядя по сторонам. Мужчина тут же объяснил, что он директор городского рынка, и что его грузовики попадаются уже в третий раз, и теперь уж точно не будет прощения, а либо выговор, либо денежный начет. Шоферы завтра же придут увольняться и скандалить: зарплата у них небольшая, вот они и делают левые рейсы по выходным.
Директора рынка продержали в кабинете минут десять, а когда он появился оттуда, успел бросить на ходу.
– Все, сняли меня…
«Так тебе и надо, – подумал Смоленский, открывая двери кабинета, – не будешь шоферов распускать!»
Курилин оказался человеком неожиданно молодым, лет на тридцать пять, а то и меньше. Широкоскулое решительное лицо и одновременно простоватое, улыбчивое. Обстановка в кабинете тоже неброская, без лишней претенциозности, без длинных столов и кресел. Курилин вышел из-за стола, поздоровался с таким видом, словно был безмерно рад Смоленскому, давно жаждал увидеться и совсем не собирался выговаривать за инцидент на шоссе. Затем он вернулся за стол и отыскал какую-то бумажку.