Дорогое время
Шрифт:
– Я не понимаю… – мямлил лежащий на кровати, вжимаясь в матрас, словно в армию спасения.
Михаил поднял тростью женский лифчик и пытался надеть его на стоящие рядом две полупустые бутылки коньяка.
– Непонимание порождает страх, а тот, соответственно… Впрочем, я уже говорил.
Трость Михаила удачно накрыла бутылки текстильными куполами, созданными из предмета женского гардероба. Он заметил лежащие неподалеку женские трусики. Конец трости потянулся к ним.
– Ты кто? – эти слова дались Тиму явно с трудом.
– Тим – это от «Тимофей»?
Парень кивнул.
– Я
Эта фраза как-то даже приподняла гонщика, как триумфатора, вызывая улыбку на лице Михаила. Один из парней открыл окно, и свежий воздух ворвался в комнату, кутая гонщика обратно в одеяло.
–Да-да поклонник твоего внезапного прорыва в спорте и, возможно, твой спонсор в дальнейшем…
– Но тогда мы можем встретиться…
– Мы уже встретились, если ты не обратил внимания!
Михаил удачно свесил стринги с башен конструкции и искал глазами на полу дополнительные сегменты строительства.
– Я хочу знать причину достижения этих внезапных побед и соответствующего успеха.
– Ну, это… – молодой человек смочил горло из кувшина с цитрусовыми и, щурясь проникающему солнечному свету, продолжил, – результат ежедневных тренировок. С потом и кровью…
– Красиво звучит, – Михаил улыбнулся. – Ты сейчас об алкоголе и ночных клубах? Нет! Я хочу знать об истинных причинах, – он забросил строительство. – О человеке, который помог тебе выиграть, который продал тебе дорогостоящие секунды…
Лицо парня мрачнело. Он шарил рукой по простыни, словно ища в ней выход из положения.
– Мне необходимо знать цену, которую ты заплатил! – Михаил заметил часы возле кресла и прикинул, как водрузить их на одну из башен постройки.
Тим весь сжался и, закрыв рот руками, закричал. Гримаса исказила лицо молодого человека, он замотал головой, выражая отрицание. Часы соскользнули с трости Михаила.
– Почему нет?
– Потому что он убьет меня! – прокричал молодой человек. – Как только доберется до меня…
– Я могу убить тебя сейчас, – Михаил вновь подцепил часы тростью. – Но если ты расскажешь мне, у тебя будет время скрыться от него и пожить еще, соответственно. Ведь ты такой быстрый теперь.
– Ты не знаешь, на что он способен!
– Так вот это я и хочу узнать.
Ствол пистолета был возле виска Тима, а крепкие руки парней держали его содрогающееся тело.
– Подвал возле ратушной площади… – сквозь слезы выдавил Тим, – там я скрепил договор и там заплатил свою цену…
– Какова была цена?
– Жизнь!
Боем пробили часы, висевшие на стене. Порыв ветра пролистал глянцевые страницы с фотографиями успешного мотогонщика. Распятие обожгло грудь Михаила.
– Жизнь?
– Жизнь моей матери. – Тим обмяк, выпав из рук парней, зарыдал, уткнувшись в одеяло.
Михаил скинул часы с трости, разбивая созданную им конструкцию. Пересекая комнату широкими шагами, направился к выходу. Он слышал, как Тим выплакал точный адрес в старом городе.
*
Почему, когда происходит подобное – страшное, трагическое, то красивое и ранее радующее жизнь становится мрачным и серым? Хотя это прекрасное и радужное не изменяется. Вот и сейчас Михаил, стоя возле цветочных лотков на ратушной площади, где обычно покупал корзины цветов
Михаил встряхнул головой, избавляясь от наваждения. Но ничего не поменялось. Покидая площадь, он свернул на улицу, где располагался подвал с лавкой, в которой и должен был находиться человек, торгующий временем.
Часы с циферблатами, направленными в разные стороны улиц, висели над обшарпанной дверью. От толчка Михаила, дверь с визгом отворилась. Скрипучая лестница, ведущая вниз. Слабый поток электрического света. К полумраку пришлось привыкать.
Старая мебель. На столе – дымящаяся кружка чая с ароматом цитруса и еще чего-то очень знакомого. Но далекого и уже не встречаемого. Трава, трава полевая. Так пахла смятая постель в поле под их с Ольгой телами.
– Ничего,– произнес один из парней, осмотревший соседние помещения.
– Ничего, – эхом повторил Михаил.– А это что?
Он поднял с пола листок бумаги, на котором было написано:
«Я доигралась. Даже в самых несложных играх нужен перерыв. Я беру тайм-аут».
– Это ее рука.
– Да, хотя фраза несколько изменена, – Михаил сунул листок в карман. – Проверьте все здесь!
Четверть часа поисков не дали результата. Михаил тер виски. Что-то было здесь в этом месте притягивающее, кроме аромата чая, кроме почерка ушедшей на клочке бумаги. Что? Тикающие часы на стене? Нет. Подобных полно в каждом доме. Их ход как связь с человеком, распоряжающимся невозможным – манипуляцией временем?
Еще недавно он говорил мотогонщику, что непонимание порождает страх. Теперь он осознавал это сам. Непонимание происходящего и явно относящегося к нему. Страх. Не тот, что пугает осознанием твоего мизера перед превосходством врага, а тот, когда ты осознаешь притяжение к себе чего-то ужасного, необъяснимого.
Он сидел, раскачиваясь в старом кресле-качалке. А парни боялись произнести хоть слово, боясь отвлечь его от размышлений.
– Полынь,– прошептал Михаил. – Ароматом полыни пахли руки матери…
Он возвращался к семье. Двое суток спустя. Покрасневшие глаза Ольги, темные круги под ее глазами. В них опаска и непонимание. Сухие фразы и прохладные объятия. Обрадованные крики мальчиков. Поздний ужин. Бессонница. Бессонница как время раздумий, а не как патология.
Запах полыни выскользнул из памяти. Заботливые руки матери – это все, что он помнил. Каждый заусенец, каждую трещинку на кистях, каждую полоску вен. Ни лица, ни образа. Даже смутного силуэта. И слова отца без единой капли горечи в голосе: «Она ушла туда, откуда не возвращаются». Как ушла и почему так рано? Никто и никогда не говорил об этом. Ни сам отец, ни люди, приходящие в дом. Люди в темных одеждах, в одеяниях, так пугающих растущего Михаила. Он помнил их взгляды. Они остались в его памяти, и с каждым моментом взросления он пытался понять смысл этих взглядов. В них он видел жалость и алчную зависть, даже открытую ненависть. И что-то еще, что он не смог распознать и до этих дней.