Дорогой богов
Шрифт:
— А вы сами, — спросил Ваня Уильяма, — так же безоговорочно поддерживаете лоялистов или же полагаете, что и инсургенты в чем-то правы?
— Я до сих пор не могу ответить на этот вопрос, даже когда задаю его себе сам, — ответил Уильям. — Во всяком случае, должен сказать вам, что и среди инсургентов у меня немало друзей, и чем дольше идет эта проклятая война, я страдаю все больше, потому что временами мне кажется, что правда не на нашей стороне. А что может быть ужаснее, чем борьба за неправое дело?
Ваня посмотрел на Уильяма, и ему показалось, что тот переживает все, о чем говорит, глубоко и искренне.
— Мне трудно судить об этом, —
— А английские войска, вы думаете, лучше? — спросил Уильям. И сам же ответил на свой вопрос: — В армии короля только офицеры являются джентльменами, все же остальные — подонки, сметенные с больших дорог и городских улиц вербовщиками и зазывалами. Невольно спросишь себя: может ли отстаивать правое дело армия, состоящая из такого сброда? Я и раньше задумывался над этим, но полгода назад, когда я в последний раз был в Нью-Йорке, ко мне попало одно любопытное сочиненьице, которое, хотя и было написано в виде забавной сказки, натолкнуло меня на многие раздумья. Подождите меня, я сейчас схожу в каюту и принесу вам его.
Уильям ушел и вскоре вернулся обратно, держа в руках небольшую тоненькую книжечку. Он протянул ее Ване, и Устюжанинов прочел заглавие книжки: «Любопытная история, записанная в лето от Рождества Христова 1774-е Петром Скорбящим».
«Давно, очень давно, жил один помещик, исстари владевший хорошим поместьем. Кроме поместья, была у него еще и лавка, в которой шла бойкая торговля. Со временем он стал богат и влиятелен. Соседи уважали и даже побаивались его. Однако характер у помещика был довольно скверный, и некоторые из его детей и внуков решили уехать в одно отдаленное поместье, по случаю купленное помещиком. Поместье это не давало никаких доходов, дорога к нему была тяжела и опасна, вокруг водилось много диких зверей.
После бесчисленных трудностей и опасностей новоселы, наконец, хорошо устроились, проложили дороги, вспахали землю, разбили сады и виноградники. Но в один прекрасный день жена помещика, обладавшая еще более скверным характером, чем ее муж, стала бросать взоры на хозяйство новоселов. Она потребовала доставить к ее столу из отдаленного поместья хлеб и мясо, фрукты и вино. Она запретила новоселам самим шить себе платье, так как в старом поместье портным давно уже нечего было делать, и начала продавать сюртуки и шляпы, юбки и чулки для жителей нового поместья втридорога. Кроме того, она отослала в новое поместье множество самых бесполезных и ленивых слуг якобы для того, чтобы они защищали новоселов и истребляли диких зверей, а на самом деле для того, чтобы они следили за новоселами и держали их в страхе. И когда вся эта свора мотов и бездельников оказалась в отдаленном поместье среди людей трудолюбивых, богобоязненных и честных, могли ли они стерпеть несправедливости, которые чинили им наглые пришельцы?»
— Этого довольно, — сказал Уильям и взял книжку у Вани. — Должен сказать вам, что в этой истории нет ни слова неправды. Все было именно так, И наши колонии оказались в положении описанного здесь отдаленного имения, Более того, — вздохнул Уильям, — я знаю и автора этой истории. Его зовут Френсис Хопкинсон. Это замечательный человек, настоящий джентльмен, к тому же весьма широко образованный. Он был членом законодательного собрания колонии Нью-Джерси, а теперь, естественно, один
Прощаясь, Уильям протянул Ване руку, и Устюжанинов в ответ крепко пожал ее,
Путешествие к берегам Америки даже Ване показалось нелегким. Порою на память ему приходило плаванье на галиоте «Святой Петр», когда жажда, болезни и голод сваливали три четверти экипажа. Порою же Ване казалось, что и тогда ему было намного легче. Может быть, причиной тому были долгие годы, отделявшие его от прежнего времени, и все когда-то происшедшее казалось теперь не таким уж страшным и тягостным. Может быть, причина была в другом: «Святой Петр» нес своих пассажиров на встречу с 3олотым островом, где их ожидала свобода и счастье; английские транспорты несли их на встречу со страной, где их ждали пули мятежников и ненависть народа, видевшего в них чужеземцев и поработителей. Как бы то ни было, плавание проходило тяжело, и уже не одного немца, завернутого в белый саван, спустили в волны Атлантики, а трудности долгого пути все нарастали.
С самого начала пассажиров стали кормить солониной и горохом, лишь по воскресеньям им выдавали пудинг, приготовленный из затхлой муки на старом бараньем сале. Хлеб был червивым и таким черствым, что иногда вместо ножей пользовались пушечными ядрами. Вода, пропитанная серой, была сильно испорчена. Когда на палубе вскрывали очередную бочку, распространялось такое зловоние, что люди, стоящие поблизости от нее, зажимали носы. Даже после того, как воду профильтровывали, она становилась ненамного лучше.
Погода тоже не благоприятствовала путникам. Правда, за все время перехода не было ни одной бури, но и спокойного дня тоже ни одного не было. Корабли бесконечно раскачивались то с борта на борт, то с носа на корму, и от этого морская болезнь не прекращалась у солдат ни на минуту.
Желтые и изможденные, напоминавшие призраков, ландскнехты короля Георга либо бесцельно слонялись по палубе, либо неподвижно лежали в трюмах, отказываясь даже от тех мизерных порций гороха, сала и черствого хлеба, которые им выдавали.
Наступила пятая неделя плавания, и даже люди, впервые оказавшиеся в море, поняли, что приближается конец их путешествия. Вскоре колонна кораблей начала втягиваться в бухту Галифакс. Ваня, стоя на носу своего транспорта, увидел довольно большой остров, закрывавший вход в бухту, и приземистые здания сложенного из бревен и камней форта. За оградой из толстых лиственничных стволов неподалеку от берега стояло несколько батарей. Жерла их пушек были повернуты в сторону бухты, и даже человеку, совсем не искушенному в военном деле, было ясно, что захватить остров и форт или форсировать Галифакс невозможно.
Когда корабли бросили якоря и от их бортов одна за другой стали отваливать шлюпки, переполненные немцами, Ваня почувствовал, что в жизни его заканчивается еще один Этап и начинается нечто совершенно новое и неизведанное. Наконец и рота вюртембержцев, в которую входил Ваня, выстроилась на палубе. Люди выглядели весьма неважно: четырехнедельное плавание сделало свое дело, и многие из немцев еле стояли на ногах.
Когда Ваня вместе с другими своими товарищами по несчастью двинулся к трапу, он увидел, что у самого борта стоит Уильям. Лицо штурмана было печально. Уильям в глубокой задумчивости глядел на берег и, казалось, не замечал, как мимо него, стуча сапогами, проходили десятки наемников. Поравнявшись с Уильямом, Ваня тронул штурмана за рукав и сказал: