Дорогой длинною
Шрифт:
– Ой!
– сказал Кузьма.
– Вот чёрт.
– буркнул Митро.
– Да-а-а… - задумчиво протянул Яков Васильев.
– Мать-Богородица и все угодники!
– хором заорали братья Конаковы, и толпа мужчин с весёлыми, восхищёнными воплями ввалилась внутрь. Там так же восторженно гомонили цыганки, которые крутились вокруг неподвижно стоящей Данки, поправляя последние неровно лежащие складки.
Малиновая блестящая ткань великолепно подошла ей, самым выгодным образом оттенив тёмный цвет лица и иссиня-чёрные, уложенные в высокий валик волосы. Узкий лиф подчёркивал тонкую талию и небольшую, ещё полудетскую грудь, мягкие складки юбки, переливаясь и играя в свете лампы закатными, рубиновыми, пурпурными тонами, ниспадали к ногам. Данка, вся пунцовая, под цвет
– Ну, видали вы, ромалэ, такое… - с улыбкой начала было Марья Васильевна, но в это время хлопнула дверь, и в комнату ворвался Стёпка с вытаращенными глазами:
– Господа цыгане, там уж гости беспокоятся! Выход ваш давно уже… Ой-й-й, батюшки святы… Да-а-арья Степанна… Прынцесса незабвенная вы наша… Ну всё, ослеп я до второго Христова пришествия!
– Что, прямо так и выйдешь?
– вполголоса спросила Варька, приблизившись вплотную к Данке.
– А что, переодеваться время есть?
– дёрнула та плечом, готовясь к новой ссоре. Но Варька только усмехнулась и, вытянув из стоящей на столе корзины с цветами одну розу, аккуратно вставила её в Данкин корсаж. Данка недоверчиво улыбнулась в ответ.
– Знаешь, кто это?
– так же тихо спросила Варька.
– Нет…
– Знаешь.
– уверенно подытожила Варька и, повернувшись вслед за выходящими из "актёрской" цыганами, слегка потянула Данку за руку.
– Идём…
принцесса незабвенная.
Данка кивнула, но не двинулась с места до тех пор, пока весь хор не вышел из комнаты. Митро выходил последним, и Данка тронула его за рукав.
Тот замедлил шаг; оставшись наедине с Данкой, вопросительно взглянул на неё. Та, шумно вздохнув, сказала:
– Дмитрий Трофимыч, мне бы в самом деле водки…
– С ума сошла, сестрица?
– Митро невольно оглянулся на закрытую дверь. – Яков Васильич нас поубивает…
– Петь не смогу!
– пригрозила Данка.
– Так горло и дерёт, так и дерёт…
– Подведёшь ты меня под монастырь!
– нервно сказал Митро.
– И откуда у меня, сама подумай?! Ты бы ещё прямо в зале схватилась, у всех на глазах!
– Дми-и-итрий Трофимыч… - заныла Данка.
– Замолчи! Ох, доиграемся мы с тобой… - Митро прижал плечом дверь, и в его руках невесть откуда появилась плоская фляжка.
– Пей, я посторожу!
Да живо, пока нос кто-нибудь не сунул!
Испугавшись, Данка сделала довольно большой глоток и тут же закашлялась, поперхнувшись. Митро протянул было руку за фляжкой, но Данка отстранилась и сделала ещё один глоток. Митро вырвал у неё фляжку насильно.
– Хватит, сомлеешь без привычки! Не кагор, небось! Ну, всё, с богом, ступай… И боже сохрани тебя на Яков Васильича дохнуть! Завтра же в соломе на базаре сидеть будешь, и я с тобой вместе!
– Нет, Дмитрий Трофимыч, я тебя не выдам.
– серьёзно пообещала Данка.
И, стараясь не обращать внимания на тут же закружившуюся голову, побежала вслед за Митро.
Навроцкого она увидела сразу, как только вышла в зал и глаза привыкли к яркому свету свечей. Тот сидел за столиком у самых дверей и, поймав Данкин взгляд, немедленно отсалютовал ей бокалом с шампанским. А та не сумела даже кивнуть в ответ, изумлённая той переменой, которая произошла с её случайным знакомым. На нём больше не было ни нелепых рыжих туфель, ни потрёпанного костюма с грязным платком в кармашке, ни перстня с фальшивым камнем. Сейчас Навроцкий был одет в безупречного покроя чёрный фрак и сверкающую белизной сорочку, а в галстуке тускло поблёскивала булавка, которая показалась Данке бриллиантовой. "Господи… Генерал-губернатора он, что ли, в очко надуть успел?!" - испуганно подумала она, прикидывая, сколько времени прошло с тех пор, как они расстались в переулке. Данка даже не сразу почувствовала, что Варька усиленно толкает её в бок, а когда эти толчки стали чрезмерно ощутимыми, сердито скосила в её сторону глаза:
– Ну, чего тебе?!
– Ты хоть из приличия
Данка нехотя повернулась. В самом деле, купец Сыромятников, занявший с компанией друзей лучший стол, давно уже вертелся на стуле, вытягивая шею. Это был довольно красивый, хоть и грубоватый парень лет двадцати трёх в дорогом костюме, с остриженными по последней французской моде русыми волосами и бриллиантовыми запонками в манжетах сорочки. От папаши, до смерти проходившего с бородой до пупа, в стародедовской поддёвке и сапогах бутылками, Сыромятникову-сыну достались лишь густые, сросшиеся брови, жёсткий, чуть выдвинутый вперёд подбородок и блудливые, как у уличного кота, жёлтые глаза. Фёдор Сыромятников ещё не привык к свалившимся на него огромным деньгам: при жизни отец держал его в строгости, лично контролируя все расходы и свободное время сына, принуждая его к длительному сидению в конторе за счётами и разъездам по лабазам и лавкам, разбросанным по всей Москве. Теперь же Фёдор напоминал сорвавшегося с привязи молодого кобеля, вылетевшего с обрывком цепи на шее за ворота и ошалевшего от неожиданной свободы. В первые же дни вольной жизни без папашиного надзора друзья, которых у Фёдора немедленно завелось огромное множество, привели его в ресторан Осетрова, и там он увидел Данку. И сейчас, поймав её взгляд, Сыромятников вскочил, чуть не перевернув стол со всем стоящим на нём, и грянул громоподобно на весь зал:
– Ур-ра, несравненная!
Спутники Сыромятникова подхватили приветствие, и от их дикого рева задрожали бокалы на столиках. Данка поклонилась, улыбнулась, надеясь, что это не выглядело слишком принуждённо. Села на своё место рядом с Варькой и дала себе страшную клятву: ни одним глазом не смотреть на Навроцкого до конца вечера.
Увы, это было слишком трудно. Сидя рядом с другими и вытягивая традиционную первую песню, которая исполнялась всем хором, без солистов, Данка, как могла, старалась смотреть поверх столиков. Но глаза сами собой обращались к двери, туда, где, свободно откинувшись на спинку стула и заложив ногу за ногу, сидел и беззастенчиво разглядывал её Навроцкий. Ещё хоровая песня не дошла до середины, а они уже трижды встретились взглядами, и каждый раз этот нахал почтительно склонял голову или чуть заметно приподнимал бокал. Потом песня кончилась, и вышла со своим романсом Марья Васильевна, потом дуэтом пели Стешка и Алёнка, потом пошла плясать Фенька Трофимова, а Данка и Навроцкий всё сталкивались глазами, и с каждым разом всё чаще, и Навроцкий уже улыбался во весь рот, блестя зубами, как тогда, в трактире. Данка же, у которой от выпитого всё ещё шла кругом голова, успела напрочь забыть о том, что прямо перед ней сидит и тоже не сводит с неё глаз Сыромятников. И поэтому, когда кулак Варьки с новой силой впился ей под ребро, Данка подскочила на месте и испуганно зашипела:
– Ты свихнулась, что ли, дура?! Дыру проткнешь!
– Не я свихнулась, а ты!
– процедила в ответ Варька.
– Ты слышишь, что тебя вызывают?! Фу-у, как от тебя несёт… Когда успела-то, бессовестная?!
От ужаса у Данки похолодела спина. Неужели она пропустила свой выход?!
Кое-как изобразив на лице улыбку, она осторожно обвела глазами цыган и поняла, что не ошиблась. Все смотрели на неё с удивлением, а у Якова Васильева, стоящего перед хором, уже сдвинулись брови. Данка поспешно встала и судорожно начала вспоминать, какой романс должна петь. К счастью, Варька догадалась и шепнула:
– "Ты знаешь всё…" Данка нетвёрдым шагом вышла вперёд. Ноги были словно ватные. Проходя мимо Якова Васильева, она постаралась не дышать вообще, и кажется, хоревод ничего не заметил. За её спиной Варька, обернувшись к мужскому ряду, грозно посмотрела на Митро. Тот со всем возможным недоумением пожал плечами и отвернулся.
Когда Данка, придерживая подол муарового платья, вышла вперёд, Сыромятников встал ей навстречу и провозгласил:
– Царица грез! Осчастливь, Дарья Степановна!
– Всегда для вашей милости рада… - поклонилась она, как механическая кукла. Гитаристы взяли первый аккорд. Данка, изо всех сил соображая, как можно петь и не дышать при этом на стоящего перед ней поклонника, взяла дыхание.