Дорогой мой человек

Герман Юрий Павлович

— Нет, я еще посижу, — сказала вдруг Оганян. — Пусть все выйдут, а то там толчея в вестибюле…

Она посидела немного, закрыв глаза, потом резко поднялась и недоуменно всех оглядела — старая заболевающая баба-Яга. Но когда вышли, ей стало легче — «наверное, это все из-за духоты», объявила она.

Провожая втроем Ашхен на пирс, ни Устименко, ни Богословский ни единым словом не обмолвились про Ксению Николаевну, Сашеньку и тетку Аглаю, и Володя подумал, что Николай Евгеньевич, наверное, ни жену, ни дочь не вспоминает

нарочно, чтобы хватало сил жить.

В поселке было темно и холодно, с залива хлестал ветер. Ашхен шагала тяжело, несколько раз поскальзывалась и, несмотря на то, что Володя вел ее под руку, едва не падала. Настроение у нее было дурное, даже флаконы «Ландыша» ее не порадовали, она только сказала Вере голосом светской дамы:

— Я вам признательна. Вы очень, очень милы…

Дежурный по пирсу — молоденький мичман с усиками — сообщил вежливо, с особой флотской щеголеватостью, что рейсовый катер, разумеется, ушел, что же касается до попутных «коробок», то, возможно, они и будут, но пока никаких точных сведений нет. Жалко, товарищи военврачи не побеспокоились раньше, начсанупр только что, вот несколько минут тому назад, отбыл в город с капитаном медицинской службы.

— Капитан — женщина? — спросила Вересова.

— Так точно, — сдерживая улыбку, ответил мичман. — Веселая очень, все смеялась…

— Это он Лидочку Макарьеву отправился провожать, — пояснила Вера, но, увидев напряженное лицо Володи, замолчала.

Ашхен тяжело села на табуретку и тотчас же устало закрыла глаза. «Яга моя несчастная, — печально подумал Володя, — что же я с тобой стану делать?» Снаружи выл ветер; врываясь сквозь щели слабеньких стенок, шевелил бумагами на столе дежурного, раскачивал лампочку на шнуре…

— Пойдемте ко мне, — сказала Вера, — я вас очень прошу, Ашхен Ованесовна. Дежурный позвонит в случае чего…

— Конечно, позвоню! — пообещал мичман.

Но старуха наотрез отказалась уходить.

— Катеришко, или что там случится, может пристать к пирсу буквально на минуту, — сказала она. — Мне не добежать будет. Ничего, я тут подремлю, а вы идите. Идите же, — прикрикнула она на Володю, — я этот собес терпеть не могу. Выпейте за мое здоровье, я и поправлюсь. Да я вообще здорова, просто возраст дает себя знать и непривычка к заседаниям…

У Веры Николаевны было невесело. Богословский выпил стакан водки, тяжело задумался и даже из вежливости никакого участия в разговоре не принимал. Вересова заводила патефон, играла на гитаре, пыталась петь, приносила еду и уносила ее обратно нетронутой. На огонек зашли два офицера-моряка, поругали аллопатию, похвалили гомеопатию и стали зевать, Володя спросил у них про Родиона Мефодиевича; моряки, оказалось, знали его и сообщили Володе, что к Степанову не так давно приезжала дочь.

— Варвара? — робея, спросил Устименко.

— Точно. Варвара Родионовна. Она где-то тут, на нашем

Севере.

— Может быть, теперь вы развеселитесь? — остро взглянув на Володю, осведомилась Вересова. — Насколько я понимаю, Варенька — ваша любовь?

Не отвечая, Володя налил себе водки и выпил один. Потом он выпил с офицерами, потом с Богословским, который пил стопку за стопкой с явным желанием напиться. И не мог!

Было уже поздно, когда к захмелевшему Володе подсела Вера и заговорила о том, что во что бы то ни стало хочет попасть к нему в 126-й.

— Это зачем? — угрюмо спросил он.

— Угадайте.

— Я не мастер загадки отгадывать. Вы мне лучше скажите, что слышно про нашего друга Цветаева?

Вера Николаевна слегка порозовела, налила себе и Володе водки и, чокнувшись, предложила!

— Выпьем за него. Он теперь большой начальник. Так в гору пошел, как никто из моих знакомых.

— И вас с собой не взял в эту самую гору?

Вересова взглянула на Устименку мягко и печально.

— Я бы теперь и сама не пошла.

Офицеры, внезапно ужасно соскучившись, запели в два голоса:

Вьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза…

— Высоко, Мишенька! — сказал один.

— Нет, не высоко, Гришенька, — ответил другой. И опять негромко и душевно запели:

До тебя мне дойти не легко,

А до смерти четыре шага.

— Значит, решительно не возьмете меня? — с тихим смехом, близко щурясь на Володю, спросила Вересова. — Решительно отказываетесь?

— Да как же мы вас возьмем, когда у нас полный комплект, все сто процентов личного состава…

— Тогда, Владимир Афанасьевич, я сама возьмусь. Я ведь, если захочу, все могу. Вы меня еще не знаете…

— Немного знаю.

В двенадцатом часу ночи у Вересовой зазвонил телефон, Она взяла трубку и, вдруг сразу раздражившись, передала ее Володе:

— Вас какая-то дамочка.

— Да, — сказал он, — Устименко слушает.

— Это Нора, Владимир Афанасьевич, — услышал он торопливые, сбивающиеся слова. — Я из отпуска прибыла и в дежурке увидела Ашхен Ованесовну. Плохо ей совсем, наверное, я так думаю, пневмония. У нее даже сознание туманное…

— Вы где?

— Да на пирсе у дежурного. Я хотела подполковника нашего в госпиталь направить, но они сердятся.

— Иду! — сказал Володя.

Богословский и оба офицера — Миша и Гриша — пошли с ним. Вера Николаевна, позевывая, попрощалась и обещала помочь, если понадобится. Покуда Володя натягивал шинель, она быстрым шепотом советовала ему не ссориться с Мордвиновым и вообще не наживать себе тут врагов.

— Вы на таком хорошем здесь счету, — добавила она, — зачем же все себе портить…