Дорогой мой человек

Герман Юрий Павлович

Он так и не застонал, этот сэр Лайонел, хоть слезы и дрожали в его глазах. Злые слезы боли и стыда за то, что другим видны его страдания.

— Послушайте, Уорд, — сказал Володя, когда они пили кофе в маленьком кабинетике английского доктора. — Я начинаю этот разговор не в первый раз: вы губите обмороженных вашей боязнью тепла. Все эти дурацкие выдумки насчет того, что отмороженные конечности отламываются. Тепло, понимаете, теплая ванна…

— Но ни один традиционный авторитет… — завел свою песню Уорд.

— Хорошо, —

махнул рукой Устименко, — ваши традиционные авторитеты рухнут, погубив всех обмороженных в эту войну. Но тогда будет поздно!

В коридоре его поджидал старый знакомый — бородатый боцман с «Отилии». У него было таинственное выражение лица.

— Вы опять здесь? — удивился Володя.

— Меня скрючил ревматизм, — сказал боцман. — И кроме того, мне хотелось повидать вас…

Из-за спины он вынул книгу и протянул ее Володе.

— Это — презент, — сказал боцман. — Это прекрасный презент вам, док, за то, что вы так возились со мной, когда я отдавал концы. Это — книга! Это нельзя отказаться…

Володя открыл титульный лист: боцман с «Отилии» привез ему отлично изданный однотомник Шекспира — «Гамлет», «Отелло», «Король Лир».

— Ну, спасибо, — сказал Володя. — Я очень вам благодарен…

— Э! Э! — крикнул боцман. — Постойте! Это все не так просто. Я советовался с умными ребятами. Шекспир очень хорошо писал. Лучше всех. Вам надо это перевести на русский и отдать в русские театры. Они все сойдут с ума, а вы сделаете большие деньги! Вы будете их иметь — вот они!

И он ткнул пальцем в подаренную Володе книгу.

— Спасибо! — сказал Володя. — Мне, конечно, не хочется вас огорчать, старина, но Шекспира у нас давно перевели и давно играют в театрах. Давным-давно. Так что деньги я на этом не сделаю! Ну, а Шекспира по-английски я буду читать и вспоминать боцмана с «Отилии».

Боцман так и остался в коридоре, пораженный в самое сердце. А Володя издали помахал ему рукой и вошел в палату к Невиллу.

— Вам было здОрово больно, — сказал он, садясь на табуретку между англичанином и вечно пьяным боцманом-американцем с «Сант-Микаэла». — Вы бы взвизгнули пару раз — это помогает…

— Он не из таких, — с ленивой усмешкой на щекастом лице вмешался боцман. — Он гордый, док! Он ничему не верит на этом свете и все презирает. Даже когда сам адмирал вчера…

— Заткните вашу жирную плевательницу! — велел боцману Невилл, и тот, как это ни странно, нисколько не обиделся.

Володя взял руку англичанина, чтобы посчитать пульс, и заметил на тонком пальце перстень с черным камнем — адамовой головой.

— Док, вы коммунист? — вдруг спросил Невилл.

— А почему это вас интересует?

— Я никогда не видел русских коммунистов.

Он смотрел на Устименку нагло и внимательно. И сейчас собираю коллекцию…

— Какую коллекцию?

— Впечатлений.

— Я

что-то не очень вас понимаю, — раздражаясь и опять удерживая себя мистическим понятием «персона грата», буркнул Володя. — Я врач, вы раненый. Вот и все.

— Нет, не все, — покусывая нижнюю губу (ему все еще было очень больно), сказал Невилл. — Далеко не все. Из воды меня вытащили русские коммунисты. Один из них, кстати, едва не утонул. Пароход, на который меня вытащили, тоже был коммунистический пароход с названием вашего лидера — «Александр Пушкин»…

Устименко улыбнулся, но лейтенант не заметил его улыбки.

— Теперь меня лечит коммунистический врач. Вот какая у меня коллекция. Это — коммунисты. Но Мосли я тоже знаю, — вы про такого слышали, или вам даже нельзя о них говорить?

— Мосли теперь, кажется, сидит в тюрьме?

— И Муссолини я тоже видел, — с вызовом в голосе сказал Невилл. — Он был от меня совсем близко. И Герингу нас представляли, я был тогда самым молодым летчиком Европы.

— У вас симпатичные знакомые, — сказал Устименко, поднимаясь. — Просто даже неудобно болтать с такой знаменитостью, как вы.

— Посидите, док, — стараясь не замечать Володиного тона, попросил летчик. — Выпейте со мной виски…

Они теперь были вдвоем в палате. Толстый боцман и три матроса ушли играть в карты, за распахнутыми, зашитыми фанерой створками окна сеял длинный дождик, на рейде гукали сирены транспортов, пыхтели буксиры…

— Виски или бренди?

— Ни того, ни другого, — сказал Володя. — А вы налейте бренди в молоко, это вам не повредит…

— А вам нельзя, потому что вы — коммунист?

— Мне нельзя, потому что я еще буду сегодня оперировать. Так же, как вам нельзя, когда вы собираетесь летать.

— Я никогда не буду больше летать, док?

Вопрос был задан так неожиданно, что Володя оторопел.

— Что же вы молчите?

— Вздор! — сказал Устименко. — Вы будете летать еще сто лет!

— Дурак Уорд тоже так говорит, — грустно усмехнулся летчик. — Но я-то знаю. И я понял, что он со своими подушечками не заметил толком самого главного. Я понял, как вы рассердились там, в операционной…

— Уорд — знающий врач, — не глядя на Невилла, солгал Устименко. — Мы придерживаемся разных взглядов в деталях, но в основном…

— Уорд — тупица, — упрямо и зло повторил летчик. — Он просто не замечал меня, покуда не узнал, кто я такой. А я нарочно молчал, потому что это нестерпимо противно. Зато, когда приехал коммодор и пришла шифровка от мамы…

Тонкое лицо юноши изобразило крайнюю степень гадливости, он мотнул головой и замолчал.

— А кто же вы такой? Принц? — тихо спросил Володя. — Или герцог инкогнито? Я что-то читал в этом роде — довольно скучное.

— Вы знаете, что такое правящая элита Великобритании? Слышали?