Дорогой широкой
Шрифт:
— Русский, это уж точно. Только делать тебе в Москве нечего, потому и не доехал. С братом ты повидался, у матери погостил, а всё остальное уже и неважно.
— Я слово дал назад не поворачивать, пока Москвы не увижу.
— Слово —
— Чего спрашиваешь? Ты же всемогущий…
— Всемогущий-то всемогущий, а прикинь, если океан засыпать или Москву сюда перетащить, от такого всемогущества, знаешь, сколько вреда получится? Так что думать никогда не вредно, особенно всемогущему.
Богородица задумался глубоко, словно впал в нирвану заодно с любителем санскрита. Юра сидел, насвистывал что-то народное.
— Говоришь, слово дал не поворачивать? — спросил очнувшийся Богородица. — Так и не поворачивай. Я каток разверну, а ты прямо поедешь, к дому…
— А ведь это выход, — признал Юра. — Жаль, Москвы так и не повидал.
В джунглях что-то затрещало, и тяжеловесный слон, неся на холке невозмутимого индуса, выступил на берег. Следом, исходя на лай, бежала маленькая белая собачонка. Ежесекундно рискуя попасть под тяжеловесную ногу, она наскакивала на слона и тявкала, хрипела, заливалась!
— Ну что, — сказал Богородица, — поглядеть хотел? Гляди, вот тебе: слон и Моськва.
— Какая же это Моськва? — весело
Следом на Любанькой из непроходимой чащи танцующей походкой вышла повзрослевшая четырнадцатилетняя Надька.
— Привет, пап, — сказала она. — Вот ты где. Накатался? Тогда давай к дому, у мамы обед стынет.
И всё сразу стало просто, ясно и понятно.
— Манёк, заводи! — крикнул Юра, вскакивая на ноги.
Богородица споро развернул каток, выводя его на широкую, единственно верную дорогу, ведущую к дому, а поскольку слово «заводи» всякие значения имеет, то и песню завёл, народную, как полагается в начале пути:
Вернулся я на родину, и у пруда под ивоюТы ждёшь, как в годы давние, прихода моего…Юра уселся на водительское место, положил привычные руки на руль.
— Надька! Домой поедем! Сигай сюда! Прокачу с ветерком!
Была бы только Родина богатой да счастливою, А выше счастья Родины нет в мире ничего!