Дорогой, ты меня слушаешь? Тогда повтори, что я сейчас сказала…"
Шрифт:
— Да нет же! — шепчет вам на ухо Мельхиор, покинувший корзинку, чтобы занять свое ночное место у вас на шее. Ты прекрасно знаешь, что она десять, сто раз клялась не выходить замуж и никогда не иметь ребенка. Она хочет “быть Пикассо”.
— У Пикассо была куча детей, это не мешало ему рисовать.
— У него так же была куча женщин, чтобы заниматься детьми. Его жизнь не наполняли соски и пеленки.
— Знаешь, Котик, девушки часто резко меняют мнение, когда встречают прекрасного возлюбленного.
Перспектива жить в тысячах километрах от Милой Крошки снова
— Поедешь жить в Бразилию, вот и все, — урчит Мельхиор.
— Ты с ума сошел! Оставить мужа, Старшую Дочь, троих внуков… невозможно!
— Ну так эмигрируем туда все. Маленькая сиамочка с шестого этажа говорила мне, что это восхитительная страна. Ее хозяева часто туда ездят. Кажется, там очень большие мыши и куча других забавных животных.
Вы погружаетесь в мечты. Возможно, на этих дальних землях вы сможете реализовать свою юношескую мечту? Огромная фазенда с очень красивым домом, патио с голубым мозаичным полом, 30000 гектаров земли, 30000 голов скота, 50 vaqueros [1] , которых будете вести вы, несясь вскачь на маленькой черной лошадке. Вы были созданы не для этой домашней французской жизни, а для того чтобы быть Скарлет О’Хара в поместье Тара, Каламити Джейн, первопроходцем дальнего Запада или бесконечных пространств Латинской Америки, или — как Джон Уэйн — конвоиром грандиозных стад Зебу.
1
Пастухов, — исп. прим. ред.
Проваливаясь в сон вы представляете, как ведете в Рио крохотный личный самолетик: сделать покупки и искупаться на пляже Копакабана.
— Да здравствует Бразилия, — вздыхает Котик, в свою очередь засыпая.
Через несколько дней.
8:30 утра.
Вы сражаетесь с компьютером.
Ну да, вы наконец уступили давлению Мужчины, возмущенного, что вы до сих пор печатаете свои тексты на вашей обожаемой Валентине: механической печатной машинке «Оливетти 1930».
Он подарил вам чудо современной техники — так, во всяком случае, кажется — со встроенным принтером или чем-то в этом роде. И угрожал не разговаривать с вами три месяца, если вы не научитесь им пользоваться.
— Вcе мои секретарши прекрасно справляются. Ты не глупее их.
Видя вашу растерянность, он оплатил вам частные уроки. Очаровательная женщина пришла к вам и объяснила, что делать.
Вы ничего не поняли.
Особенно, почему стрелка, которая гуляет по экрану, называется “мышка”. Почему не просто “стрелка”? Вы ненавидите эту “мышку”. Когда вы немного резче, чем надо, нажимаете на какую-то фиолетовую кнопку, ффффт…, стрелка пересекает экран со скоростью военного самолета… и исчезает. В первый раз вы были так поражены, что посмотрели, не упала ли она на землю слева от стола. Вы снова нажали на фиолетовую кнопку. Ффффффтттттт….военный самолет снова пересек экран в другом направлении и исчез справа.
Даже женщина, дававшая вам уроки, оказалась неспособна найти кнопку двойного интервала. На бабушке Валентине был маленький рычажок с цифрами: 1…2…3.
Одно вас утешает: Мужчина, всегда стремящийся быть на гребне модернизма, сейчас борется с машиной, которая управляется голосом. Вот именно. Такое существует. Мужчина диктует. Кэнон печатает. К сожалению, Мужчина подхватил насморк. Машина не узнает его голос и отказывается работать, или пишет что попало. Ничто не заменит старой доброй секретарши с парой рук, парой больших голубых глаз, парой ушек с золотыми колечками, накрученными волосами, вечным пером и тетрадкой в клетку.
Дзыыынннннььь!..
На этот раз — звонок в дверь.
Мельхиор спрыгивает со стола, где он сладострастно драл ваши беспорядочно разбросанные бумаги. И устраивается перед дверью, в надежде, что когда вы откроете, он проскользнет на лестницу на шестой этаж, а за ним помчится консьержка с растрепавшимся шиньоном, запыхавшийся почтальон, или вы лично в старом рваном халате, дырявых меховых тапочках и спущенных носках.
— Не нервничай, это консьержка принесла книжку, — предсказываете вы ему.
— Нет, Мадам Расту звонит дважды, как член семьи.
— Тогда, наверное, посыльный с букетом цветов, — мечтаете вы.
Увы, нет.
Перед вами стоит Тома, предпоследний хахаль Милой Крошки, все еще живущий у нее в квартире.
Ваше первое желание — снова захлопнуть дверь. Но он просовывает руку в щель, и вы боитесь ее сломать.
— Мадам! Мне надо с вами поговорить! — умоляет он измученным голосом.
— Не сейчас — я работаю! — сурово отвечаете вы.
Он разражается рыданиями.
— Я больше не могу! Я убью себя!
Ну вот! Несколько секунд вы сомневаетесь. Но что, если этот псих говорит правду и действительно вскроет себе вены на коврике у вашей двери? Какой скандал! Промедление смерти подобно…
И вы впускаете беднягу в свою гостиную, где он плюхается в кресло Мужчины. Вы вместе с восхищенным Котиком (“ У нас дома — лучше, чем в театре!”) — садитесь на диван.
Молчание.
Тома отчаянно хлюпает носом.
Вы встаете и идете в кухню за тряпкой (чистой). Кандидат в самоубийцы прячет в ней лицо и сморкается, производя адский шум.
— Я без ума от Ализы, — бормочет он в вашу тряпку. — Это женщина всей моей жизни. Если она меня бросит, я застрелюсь!
— Спокойно! Спокойно! Все образуется…
Вы в это не верите. Вы тем более не верите, что он покончит с собой. С вами такое уже было, когда вам было двадцать лет. Ваш воздыхатель не только не бросился с Эйфелевой башни, как обещал, но через два месяца после разрыва женился на какой-то паршивке-стюардессе. Похоже, их совместная жизнь не задалась. Так им и надо. Вы и через сорок лет все еще этому радуетесь.