Дороже денег, сильнее любви
Шрифт:
Сказав это, Варвара посмотрела на нас с непередаваемым торжеством.
На моей тренированной физиономии не дрогнул ни один мускул.
– Да, это очень актуально, – кивнула я. – Голубь мира тоже иногда гадит… Да. Он у тебя молодец. Но ты знаешь, Варвара, вообще-то мы пришли к тебе по другому поводу.
– Да-а? А что такое?
Я изложила ей свою просьбу, не особенно вдаваясь в подробности того, зачем мне понадобилось сдать ей Аню с рук на руки. «У девочки сейчас очень сложная ситуация, маму увезли в больницу, а у меня работа», – примерно так была обрисована
Вот как раз это – врожденное чувство заботы обо всех и вся и непреходящее желание опекать любого обиженного судьбой – и роднило Варвару с моей тетей Милой. Во всем остальном они были гораздо меньше похожи.
– Девочка останется у меня, – сказала Варя, взяв обе Анечкины руки в свои широкие ладони. – Вот, кстати, и пирожные твои пригодятся. Ты любишь пироженки, девочка моя славная?
– Ей бы чего посущественнее, Варя. Она с утра без горячего.
– Только не суп! – впервые подала голос Аня. – Терпеть суп не мог у. С самого детства…
Тут скрипнула кухонная дверь, и к нам, задрав кверху пушистый хвост, вошел единственный до недавнего времени жилец и мужчина в Варином доме – полный внутреннего достоинства серо-черный кот Иннокентий. Сейчас он был явно обижен на хозяйку, которая допустила в дом постороннего мужчину, и в отместку демонстративно запрыгнул на колени Аньке, хотя до сих пор ластился только к Варваре.
– Ой! Какая прелесть! – воскликнула Анька и бесстрашно поцеловала котяру в то место, откуда росли и распускались на морде его пышные пиратские усы.
– Признал! – поразилась Варя, не разобравшись в тонкостях кошачьей психологии. – Ну надо же, признал! А до сих пор ни к кому из посторонних даже не подходил, вот скажи, Женя?
Я покинула их, совершенно уверенная в том, что Ане теперь обеспечены и защита, и уход. Наличие в Вариной квартире Пусика меня не смущало: для подруги тети Милы чем больше поблизости объектов, о которых нужно заботиться, тем лучше.
Итак, теперь мне предстояло подумать. То, что я волей-неволей была вынуждена подключиться к расследованию покушения на Елену Вадимовну, сомнений не вызывает. Правда, за это дело я не получу ни копейки, но будем считать «Дело о приемной матери» моим безвозмездным вкладом в акцию «Помоги ближнему своему».
Так что надо было подумать о том, как за все это взяться.
С самого начала меня удивляли две вещи. Первое: почему для того, чтобы «взять к себе» Аню, родные родители девочки применяли такие яростные способы? Стрелять в лицо дочери усыпляющим газом, а потом волоком тащить ее в машину – ничего себе! А если бы от этого выстрела на ее лице остался ожог, который изуродовал бы Аню на всю жизнь? Или аллергия, от которой она могла даже умереть? Ведь участковый, который приходил к Стояновым, ясно сказал: родители и без всех этих ужасов смогли бы отсудить себе дочь обратно, у Елены Вадимовны не было никаких шансов!
А раз у нее не было шансов, то на этом фоне покушение на саму Елену Вадимовну
Итак, вывод первый: Аня не просто была нужна своим родителям, она им была нужна сверхсрочно. И это – первая загадка.
За всеми этими размышлениями я как раз подошла к своему дому (Варвара жила всего в двух кварталах от нас) и, подумав, не зайти ли к тете Миле, которая наверняка уже вернулась из магазина, все-таки свернула на стоянку машин. Мой старый добрый «Фольксваген» стоял в общем ряду и, как мне показалось, приветственно заржал, увидев меня. Так же, как и я, он терпеть не мог долго оставаться на одном месте.
Я похлопала его по капоту, села за руль и вывела своего Росинанта во двор.
– Поедем в больницу, – сказала я ему, выруливая на шоссе. – Быть может, Елена Вадимовна уже пришла в себя.
Если бы не мое красное удостоверение, которое на посторонних людей всегда действует как-то парализующее, то меня бы, конечно, никто в палату Елены Вадимовны не пропустил. Но, по счастью, люди часто обращают внимание только на цвет корочки, не особенно пытаясь заглянуть внутрь.
Вот почему корочки, всего-навсего удостоверяющие, что я – телохранитель, то есть, по сути, частное лицо, помогли мне так легко проникнуть в палату к Елене.
– Но только, госпожа следователь, сразу предупреждаю: на беседу даю вам не больше пяти минут, – сказал мне седенький врач со старомодной бородкой клинышком.
При этом он так внимательно посмотрел на меня, будто хотел в ту же минуту заглянуть в ухо или прощупать мне лимфоузлы.
– Пяти минут мне вполне хватит, – заверила я его, поспешно пряча удостоверение во внутренний карман ковбойки.
Доктор кивнул, этим кивком одновременно давая указание такой же маленькой и старомодной медсестре провести меня в палату.
Голова Елены Вадимовны была так тщательно и плотно перебинтована – марлевые полосы несколько раз были пропущены даже под подбородком и, наверное, мешали говорить, – что казалось, будто на нее здесь надели какой-то особый, похожий на мотоциклетный, шлем. Она до самого подбородка была укрыта линялым больничным одеялом, поверх которого лежали белые руки – запястье одной из них было привязано к кровати, и от нее к алюминиевой стойке капельницы тянулась прозрачная трубка.
Больная тяжело, не мигая, смотрела на меня и молчала. Я не могла не заметить, как она красива, даже сейчас, во всех этих бинтах. Словосочетание «правильные черты лица» само по себе ничего не говорит для нашего воображения, если мы воочию не видим вот такого лица, какое было у Елены: тонкий нос с красиво вырезанными ноздрями, огромные карие глаза, бледные губы, чуть подрагивающие, пока она смотрела на меня.
– Здравствуйте, Елена. Вы меня узнаете? – спросила я неуверенно.
Она чуть двинула руками, по-прежнему не отводя от нас взгляда.