Дорожные работы
Шрифт:
Да, славные были денечки, верно, Фредди? — спросил он себя, глядя, как фильм прерывается рекламой и забавный нарисованный кролик призывает деток кушать конфетки. Да, Джордж. Денечки были просто потрясные.
Как-то раз, отпирая после работы свою машину, он случайно кинул взгляд на здоровенную дымовую трубу, торчавшую ввысь прямо за химчисткой, вот тогда его и осенило.
Он снова запер машину, спрятал ключи в карман и пошел к Дону Таркингтону. Дон откинулся на спинку кресла и воззрился на него из-под кустистых, совершенно седых бровей (седые волоски пучками росли у него из ушей и ноздрей),
— Вы хотите выкрасить башню, — повторил Дон.
Он кивнул.
— За уик-энды.
Он снова кивнул.
— За триста долларов?
Еще один кивок.
— У вас не все дома.
Он расхохотался.
Дон улыбнулся уголком рта.
— Барт, вы, случайно, наркотиками не балуетесь? — спросил Дон в лоб.
— Нет, — ответил тот. — Мы с Мэри заключили договор.
Седые брови взметнулись на лоб.
— Пари?
— Не совсем. Скорее — джентльменское соглашение, если можно так выразиться. Но это не важно, Дон. Трубу давно пора покрасить, а мне позарез нужны три сотни. Что скажете? В фирме по малярным работам с вас бы четыреста двадцать пять баксов содрали.
— Вы проверяли?
— Да.
— Нет, вы точно чокнутый, — убежденно произнес Дон. — Разобьетесь ведь к чертовой матери.
— Не исключено, — ответил он и снова расхохотался (даже сейчас, восемнадцать лет спустя, когда нарисованный кролик уступил место выпуску новостей, он сидел и ухмылялся как ненормальный).
Вот так случилось, что уже на следующий после Четвертого июля уик-энд он очутился на предательски шаткой платформе в восьмидесяти футах над землей с малярной кистью в руке. Как-то раз налетела внезапная гроза, и порыв ветра оборвал один из тросов с такой легкостью, словно это была нитка. По счастью, страховочная веревка, обмотанная вокруг пояса, выдержала, и он медленно спустился на крышу химчистки в полной уверенности, что никакая сила не свете (и уж тем более — стремление обзавестись телевизором) не загонит его обратно. Однако он вернулся. Не ради телевизора, но ради Мэри. Ради ее прекрасных грудей в матовом свете ночника; ради ее горделивой улыбки и бесенят в глазах, которые временами светлели, а порой вдруг недобро темнели, как летнее небо в грозу.
Он закончил красить трубу в начале сентября; теперь она ярко белела, словно палец на фоне неба, словно проведенная мелом черточка на голубой классной доске. Смывая с рук краску с помощью растворителя, он с гордостью взирал на свое творение.
Дон Таркингтон выдал ему чек на триста долларов.
— Недурно, весьма недурно, — похвалил он. — Учитывая особенно, какой осел это сотворил.
Еще пятьдесят долларов он заработал, отштукатурив стены детской комнаты у Генри Чалмерса — в те дни Генри был управляющим на фабрике — и выкрасив заново старенький «крайслер» Ральфа Тремонта.
И вот настало восемнадцатое декабря. Они с Мэри уселись за небольшой обеденный стол напротив друг друга, словно соперничающие друзья-ковбои на Диком Западе. Он выложил перед Мэри триста девяносто долларов — на положенную в банк сумму набежали неплохие проценты.
Мэри же заработала целых четыреста шестнадцать долларов. Она вынула увесистую пачку из кармана передника. Пачка была куда толще, чем у него, — в основном она состояла из однодолларовых купюр и пятерок.
Широко раскрыв от изумления глаза, он спросил:
— Господи, Мэри, как тебе это удалось?
Улыбаясь,
— Я сшила двадцать шесть платьев, подрубила сорок девять подолов, обшила каймой шестьдесят четыре юбки; а еще сшила тридцать одну юбку, сделала три выкройки, выткала четыре ковра, связала пять свитеров, два шерстяных платка, изготовила один набор скатертей и салфеток; а еще вышила шестьдесят три носовых платка, двенадцать наборов полотенец и двенадцать наволочек… До сих пор мне по ночам все эти монограммы снятся.
Смеясь, она вытянула вперед руки, и впервые за все время он увидел мозоли на подушечках ее пальцев, словно у профессионального гитариста.
— Господи, Мэри, — произнес он внезапно охрипшим голосом, — что сталось с твоими руками.
— Руки как руки, — ответила она; глаза ее потемнели, и в них снова заплясали бесенята. — А ты, Барт, замечательно смотрелся на верхотуре. Меня так и подмывало приобрести пращу и запулить каменюку тебе в зад…
Он взревел, вскочил и бросился к ней. Мэри, хохоча во все горло, кинулась наутек, через гостиную — в спальню. Где он ее и настиг. И где, если я точно помню, мы и провели с ней остаток дня, Фредди.
Они подсчитали, что денег на настольный телевизор им хватает с лихвой, а вот на встроенную модель недостает каких-то сорока долларов. Владелец магазина «Джон» (и этот магазин был уже похоронен под продолжением автомагистрали номер 784, как и «Гранд», да и многое другое) сказал, что с радостью отдаст им телевизор в рассрочку хоть сейчас, и всего за десять долларов в неделю…
— Нет, — отрезала Мэри.
Джона ее отказ озадачил.
— Но ведь речь идет всего о каких-то четырех неделях, — обиженно сказал он. — Лучших условий кредита вам нигде не предложат.
— Одну минутку, — сказала Мэри и вывела мужа из магазина на украшенную к Рождеству улицу, где из каждого окна и из каждой двери неслись веселые рождественские мелодии.
— Мэри, — начал он, — Джон прав. Он ведь предлагает нам очень выгодные…
— Первое, что мы купим в кредит, Барт, будет наш собственный дом, — твердо заявила Мэри. Лобик ее слегка наморщился. — Теперь выслушай…
Они вернулись в магазин.
— Вы не могли бы оставить его для нас? — попросил он Джона с места в карьер.
Тот замялся:
— Может быть… если ненадолго. Сейчас ведь все хорошо продается, мистер Доус. На сколько?
— Только до понедельника, — сказал он. — Я зайду вечером. Перед закрытием.
Весь уик-энд они провели за городом, на студеном воздухе, дожидаясь снегопада, который так и не начался. Они медленно колесили по проселочным дорогам, хихикая, как дети. Он прихватил с собой полдюжины пива, а Мэри припасла бутылку вина. Бутылки из-под выпитого пива они не только сохранили, но нашли еще великое множество; целые мешки бутылок из-под пива и газировки. Маленькие бутылочки стоили два цента, а большие принимали по пять. Да, тот уик-энд вышел для них чертовски трудным, вспоминал Барт, длинные волосы Мэри развевались на ветру над воротником ее куртки из искусственной кожи, щечки раскраснелись. Он словно воочию видел, как она спускалась в кюветы, засыпанные опавшими листьями, разгребая листву ногами, шурша при этом, словно огонь, пожирающий сухую траву на лугу… наградой служило звяканье стекла, и Мэри извлекала из канавы очередную бутылку и торжествующе, по-детски, улыбаясь до ушей, махала ею над головой.