Досье Дракулы

Риз Джеймс

Джозеф Барнетт, приведенный к присяге в указанные выше день и час и в означенном выше месте, показал нижеследующее:

«Я проживаю в Бишопсгейте, на Нью-стрит, в доме № 24/25. Это ночлежный дом. Сам я рабочий, раньше был грузчиком, грузил рыбу. Вообще-то, нынче я перебрался к своей сестре, это на Портпул-лейн, дом № 21, Грейс-Инн-роуд.

С покойной мы сожительствовали год и восемь месяцев, звали ее Мэри Джанет Келли. Келли ее девичья фамилия, но она всегда называла себя именно так. Тело я видел. Подтверждаю, это она, Мэри. Я опознал ее по уху и по глазам. Это та самая женщина. Я жил с ней в Миллерз-Корт, дом № 13, восемь месяцев или малость побольше. 30 октября мы расстались.

Покойная

частенько рассказывала мне о своих родителях, о том, что родилась она в Лимерике, но еще совсем молоденькой — нынче-то ей уже двадцать пять стукнуло — перебралась в Уэльс, а оттуда в Лондон, года четыре назад. Папашу ее звали Джоном Келли, он был лекальщиком на металлургическом заводе в Карнарвоншире. У Мэри была сестра, которая торговала на рынках, перебиралась с одного на другой. Она также рассказывала, что у нее шестеро братьев дома и один в армии, Генри Келли, но я ни с одним из них не был знаком. Она говорила, что совсем молоденькой, еще в Уэльсе, вышла замуж за тамошнего углекопа, а звали его, помнится, то ли Дэвис, то ли Дейвис — нет, наверно, все-таки Дейвис. С этим, стало быть, Дейвисом она прожила два или три года, пока он не погиб при взрыве на шахте. Замуж она, по ее словам, вышла в 16.

В Лондон она перебралась четыре года назад, муж у нее, значит, умер, вот с места и стронулась. Сначала отправилась в Кардифф, где ее восемь или девять месяцев продержали в лазарете, а когда вышла, то жила вроде как с кузиной, но, видать, не поладила. Из Кардиффа ее занесло в Лондон, сначала она поселилась в публичном доме в Уэст-Энде, и один тамошний клиент, вроде как джентльмен, пригласил ее поехать во Францию. Там ей, как она мне сказала, не понравилось. Только две недели там прожила — и назад. Ну а как вернулась, стала жить поблизости от газового завода. Парня, с которым она там жила, звали Морганстоун, но как долго это продолжалось, она мне не рассказывала. Потом она встречалась с Флеммингом, штукатуром с Бетнал-Грин-роуд, он к ней наведывался. Она мне рассказывала, что очень его любила.

Я ее подцепил на Коммершиал-стрит в Спиталфилдзе. В первый вечер мы вместе выпили и договорились о встрече на следующий день и тогда, в субботу, решили поселиться вместе, и я снял комнату в Миллерз-Корт, где меня знали. С тех пор мы жили вдвоем, пока я ее не оставил.

Несколько раз она просила меня почитать об убийствах и, кажется, кого-то боялась, но перед кем-нибудь конкретно страха не выказывала. Бывало, мы бранились, но быстро приходили к согласию.

Я оставил ее, потому что у нее была подруга-проститутка, которой она предоставляла кров, а я был против, вот и вся причина. Я расстался с ней тридцатого октября между пятью и шестью вечера. Последний раз я видел ее живой в четверг, 8-го числа, утром, в половине девятого, она стояла на углу Миллерз-Корт и Дорсет-стрит. Я спросил, чего это она торчит тут в такую рань, и она ответила, что ее мучает похмелье. По ней видно было, что она несколько дней не просыхала, хотя, когда мы были вместе, за ней такого не водилось. Я спросил: мол, почему бы тебе не пойти к миссис Ринджерс — это паб на углу Дорсет-стрит под названием „Британия“ — и не выпить полпинты пива? Она ответила, что была там и выпила, но все это вылилось обратно. В подтверждение она показала мне следы рвоты на дороге. Затем я пошел дальше. На прощание я сказал ей, что сижу без работы и дать ей, к сожалению, ничего не могу».

Никаких вопросов от жюри.

Дополнение к «Досье»

(продолжение)

После возвращения в Лондон мы расстались. Кейн воссоединился с Мэри и Ральфом в замке Гр и ба. Сперанца вернулась на Парк-стрит. Торнли и мистер Пенфолд провели ночь в комнатах, которые мы сняли в «Карфакс армз», а оттуда отправились

в Дублин, где им обоим предстояло оставаться до осуществления следующей части нашего замысла. Вопреки желанию Генри я поехал не прямиком в «Лицеум», а домой. Моя попытка убедить его в том, что Харкер тоже заслужил отдых, оказалась безуспешной. Генри настоял на том, чтобы наш художник-декоратор, еще не оправившись от потрясения, занял вместе с остальными место в одном из нанятых на Кингз-кросс кебов, которые направились в театр. Бедный Джозеф Харкер. Я так ему обязан.

Флоренс и Ноэль стали для меня сущим бальзамом, и теперь, когда удалось избавитьсяот Тамблти, я находил дом № 17 по Сент-Леонардс-террас куда более приемлемым для жизни, чем казалось мне раньше. Однако в воскресенье после полудня я был вырван из своего блаженного сна без сновидений не кем иным, как инспектором Эбберлайном собственной персоной. Он явился узнать, кто были те два человека, что внесли залог за Тамблти только для того, чтобы дать ему возможность исчезнуть. Хотя по закону Тамблти не обязан был появляться в полицейском суде до 16 ноября, инспектор очень хотел знать, где он находится в настоящеевремя.

— К сожалению, ничем не могу вам помочь, инспектор, — сказал я, пожав плечами, и это, как ни странно, была сущая правда.

Ну как бы я мог ему помочь? Сказать: «Знаете, сэр, настоящего Тамблти я тут недавно прикончил, так что вы ищете ложного… что же касается трупа, то его вы можете, если вам угодно, вытащить из каменного склепа, который находится ярусах в семи под Эдинбургским замком»? А затем пожелать инспектору всего доброго и попрощаться? Маловероятно.

Я должен был тянуть время и притворяться еще несколько дней, пока мы не сможем снова подсунуть ему нашего фальшивогоТамблти.

Надо полагать, инспектору едва хватило терпения переждать 16 ноября, поскольку 17-го числа с утра пораньше он явился ко мне, обидев Флоренс отказом от чая.

— Кто этот человек? — спросила она. — Больноуж он холодный.

Полностью согласившись с ее мнением, я лишь пояснил, что он из Скотленд-Ярда и что пусть уж он лучше займется уайтчепелским делом, по крайней мере, ему будет недосуг привлекать «Лицеум и К°» к судебной ответственности за очереди на «Джекила и Хайда», которые, по его словам, затрудняют по вечерам движение транспорта в окрестностях Веллингтон-стрит. А ведь он так и сделал: принес мне повестку в суд!

— В самом деле? — спросила Флоренс и больше не вспоминала об Эбберлайне.

В то утро 17-го числа, кстати накануне явки в суд, я сказал Эбберлайну, что не слышал ничего о Тамблти, так же как и мистер Кейн, и заверил его, что, если хотя бы один из нас что-то услышит об этом человеке, он, мистер Эбберлайн, будет немедленно поставлен в известность. Это обещание, разумеется, оставалось невыполненным еще несколько дней, поскольку Торнли улаживал печальные дела, связанные с Эмили и ее докторами, и телеграфировал, что не сможет сопровождать мистера Пенфолда во Францию раньше 23-го числа. Поэтому 24-го я отправил инспектору Эбберлайну телеграмму следующего содержания:

«Есть новости об интересующем вас человеке. Немедленно приходите в „Лицеум“. Стокер».

Свою ошибку я понял лишь тогда, когда инспектор заявился в театр в сопровождении еще семерых человек из Ярда и мне пришлось объясняться как с ним, так и с Генри.

— Что им еще нужно? — спросил Губернатор. — Опять по поводу этих проклятых собак?

— Так оно и есть, Генри, — ответил я, клоня к тому, чтобы он предоставил разбираться с этим мне, своему Стокеру.

Он так и сделал. Это дало мне возможность переключить все внимание на Эбберлайна. Я отделил его от остальных и отвел в гримерку Э. Т., сейчас свободную, ибо она отказалась играть в «Джекиле и Хайде».