Досье на человека
Шрифт:
И ветры ломились в оконные рамы, и ливень страшный хлестал.
Бусыгин, охваченный страхом, боялся пошевелиться, но в этом и не было никакой надобности – вся его фигура, парализованная, лишилась способности шевелиться.
Возможно, что и марафоном утомленный, лежал старик, лишившись способности шевелиться, а не скованный страхом. Возможно.
А, может, и страх… Кто его знает…
Но оцепенение потихоньку прошло.
И вдруг ощутил Бусыгин легкий толчок в спину, очень мягкий и
И в это время он опять ощутил толчок. Какая-то сила подняла его с постели.
Бусыгин надел спортивный костюм, бесшумно открыл дверь и просочился из парадного, и плавной трусцой припустил по пустынным замоскворецким улицам.
Он кружил и кружил, что-то бормоча под нос. И теплый июльский ветерок подхватывал и уносил прочь его унылое бормотание.
А ноги несли, а ноги покоя не давали ни телу, ни обуви, ни одежде, ни душе, ни голове. Последняя же, в свою очередь, словно в отместку, не давала покою старческим варикозным ногам.
Была темень. Было беспокойство. Была магистраль, взлетающая на мост. Мрачной громадой проплывал рядом кинотеатр «Ударник».
И была одинокая фигурка Бусыгина, полушепотом вопиющая посреди бетонной остывающей пустыни.
И сверху изливалось безмолвное звездное величие.
И почувствовал он, что тянет его вверх.
Бусыгин растерялся и стал дрыгать руками и ногами. Ему хотелось приземлиться, но в то же время он боялся упасть.
Он оказался в подвешенном состоянии подобно безымянной частице в растворе, которая в силу особых обстоятельств, обусловленных физико-химическими взаимодействиями, никак не может выпасть в осадок.
«Может, я умер, – тоскливо подумал Бусыгин, – от разрыва сердца, например. И вот возношусь на небеса».
Смутило его лишь то обстоятельство, что он, оторвавшись от земли, оказался в затруднительном положении относительно конечной цели своего путешестввия, предназначенного для усопших, поднявшись не выше пятого этажа.
Кроме того, сбивало с толку еще и то, что он воспарил телом, но никак не душой. Душа, напротив, была подавлена.
Так висел Бусыгин, находясь в состоянии глубокой задумчивости.
Неизвестно, сколько бы он провисел. Но вскоре подул все тот же, на время утихший, легкий ветерок, и собиратель бутылок почувствовал, что тело его пришло в движение.
Он растопырил руки и поплыл, полный восторга от того, что парит.
Ему вдруг захотелось взмыть еще выше, взлететь над черной, размытой громадой города, чтобы искупаться в свежих воздушных потоках и струях.
От этого желания у него закружилась голова.
В мечтаниях своих он не заметил, как плывет прямо на фонарный столб. Очнулся он от вожделенных мечтаний своих, когда почувствовал резкую боль в плече.
Грезы
«Так что же это было?» – уже чувствуя под собой твердыню земную, воскликнул Бусыгин шепотом.
Ответ не шел. Тогда пошел Бусыгин. А потом побежал. Явление полета забылось, вылетело из головы.
Потянулись мимо бесшумными составами мрачные, неживые витрины.
Старый бутылочник продолжал свой упорный марафон. Ноги уже сами несли его. Усталости он не чувствовал.
Закончилась Полянка. Закончилась и ночь. Забрезжил рассвет. Сперва робко и, как бы спрашивая позволения на то, а потом вдруг обрушился, грянул безмолвно и заполнил собой улочки и переулки, растекся по площади и чуть с ног не сбил Бусыгина.
И тут Бусыгин осознал, что кончилось его ночное бдение.
И измотанный, и жалкий, он поплелся домой, слегка пошатываясь.
Дома ждали его серые облупленные стены, трухлявый диванчик, с которого соскочил он посреди ночи, увлекаемый неведомой силой, несколько табуреток, сколоченных грубо и наспех, да графин с водой, сверху накрытый граненым двухсотграммовым стаканом.
Стакану тому позавчера минуло двадцать лет.
Диванчик жалобно заскрипел под обессилевшим обмягшим телом Бусыгина, резко и надрывно зазвенели какие-то пружины, глухо что-то стукнулось с сухим деревянным звуком, и в комнате воцарилась тишина, продолжавшаяся, однако, недолго – через несколько минут раздался приглушенный храп.
Бусыгин провалился в сон.
На этот раз он спал спокойно.
А город с лязганьем расправлял свои железобетонные суставы.
Город постепенно наполнялся зловонием, распространяя угарный смрад. Нервозность и остервенение воцарились на улицах. В мутном небе завис плавящийся огненный шар.
К полудню стало парить еще сильней. Духота навалилась потной тяжелой массой.
И где-то за покатыми замоскворецкими крышами собирались тучи.
И где-то к часу «пик» к придавленной чертыхающейся земле метнулся первый зигзаг молнии. Грохнул гром. Обрушился ливень.
Людские потоки схлынули, уступая потокам водным, пузырящимся и нахрапистым.
Изливши страсти свои, дождь прекратился. Свежий вечерний воздух наполнился звоном и гомоном. Бурые лужи словно бы застыли, изредка тревожимые случайными каплями. Гулко застучали шаги по асфальту. Выскочили во двор дети, и по лавочкам расселись старушки.
Стало светло и прозрачно, и листья на деревьях посвежели и приобрели сочный глянец. В мире воцарился покой.
… И выглянула из-за угла зловещая фигурка Бусыгина. Он тихо, ядовито шипел и водил по воздуху усиками, словно старался уловить некие запахи.