Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. За кулисами шоу-бизнеса

Раззаков Федор Ибатович

Теперь «Скоморохи» по праву считаются одними из патриархов отечественного рока, сумевшими предвосхитить основные творческие достижения 80-х: русскую национальную модель рок-музыки, фольклоризацию, синтез роковой и бардовской традиций. Короче, в «Скоморохах» Буйнов прошел хорошую творческую школу. Там он окреп как музыкант, попробовал себя как певец и как автор песен. Например, он стал одним из авторов одной из первых рок-опер под названием «Муха-Цокотуха», а также гимна «Скоморохов» (в соавторстве с А. Градским).

Популярность группы росла день ото дня. Ее концерты проходили при огромном стечении народа, который восхищался не только музыкой, но и внешним видом участников этого коллектива. Особенно вызывающе выглядел Буйнов, на котором были

красные сафьяновые разрисованные сапоги с загнутыми носами и жутко потертые джинсы. Последние были настолько истрепанными, что им мог бы позавидовать даже тогдашний вождь столичных хиппи по прозвищу Солнце. Вскоре эти джинсы стали камнем преткновения в отношениях Буйнова и некоторых других участников ансамбля, в частности, Александра Градского и Владимира Полонского. Они потребовали, чтобы Буйнов не «дразнил» публику и немедленно сменил джинсы на более пристойные брюки. Тот отказался. И тогда коллеги осуществили против него меру насильственного характера. Однажды во время гастролей Буйнов лег спать, повесив джинсы на спинку кровати. Однако утром, когда он разомкнул глаза, брюк на спинке не оказалось. Буйнов свесил ноги с кровати и увидел, что джинсы чьими-то старательными руками переместились на пол. Александр вскочил на ноги и с ходу попытался надеть их, но, увы… в руках оказались лишь клочки его незабвенных штанов. И в это мгновение дружный гогот его коллег по группе потряс стены провинциальной гостиницы. Как оказалось, ночью Градский с Полонским прикрутили шурупами джинсы Буйнова к полу так, что стоило тому их дернуть, как они тут же прекратили свое существование. С тех пор Буйнов вынужден был выходить на сцену в цивильных брюках.

В 1970 году бурная сценическая деятельность Александра была прервана — его призвали в армию. Проводы друга обошлись коллегам Буйнова по группе в приличную по тем временам сумму — 70 рублей.

А. Буйнов вспоминает: «Когда меня призвали, друзья из группы решили меня забрить. Особенно настаивали молодые тогда еще композитор Градский и поэтесса Рита Пушкина. После подстрижения они взяли мои лохмы и положили в целлофановый пакет. И пока я служил, на сцене стояло одинокое фоно, а рядом на микрофонной стойке вывешивали мою шевелюру. Мол, Буйнов живой и всегда с нами…»

Буйнов попал служить на Алтай — в инженерные войска. Воинская часть стояла в степи, и до ближайшего населенного пункта — деревни — было километров одиннадцать пешего хода. В общем, ерунда для молодого и здорового организма. Поэтому большая часть «стариков» после отбоя регулярно наведывалась в деревню, к тамошним девушкам. Не стал исключением и Буйнов, который пошел в этом деле дальше всех однополчан — он женился на одной из жительниц этой деревни. Вот как он об этом вспоминает:

«Мою первую жену звали Любовь Васильевна Вдовина, ей было 17 лет, и она только окончила школу. Мы познакомились на новогоднем вечере в нашей части. Кстати, клуб к Новому году украшал я — сам вызвался, поскольку ходил не только в музыкальную, но и в художественную школу. Оформил хипповыми рисунками в стиле «Yellow submarine», буковками жирненькими написал «Happy New Year» — а начальник все спрашивал, мол, что это за «нару»? Объяснил ему, что это читается так: «хэппи». На этот вечер нам разрешили привезти девушек из ближайшей деревни. Солдатики играли на баяне, я осилил аккордеон. Репертуар — от «Над курганом ураганом…» и до «битлов». Пели хором, предварительно сообщив замполиту, что это песни протеста против расизма и, значит, за негров. «За негров? Хорошо. Пойте». Выступали кто как может, чечетку отплясывали. Так и познакомился со своей первой женой…

Любовь свою я навещал постоянно. И постоянно поэтому сидел на губе. Часть стояла в степи, и если я иду из деревни, то почти отчетливо различим в широком-широком поле. Уходил я от нее в пять утра и представляю теперь, какой это был видок: идет Буйнов по степи, голый по пояс, потому что гимнастерка моя дома, полотенце вот здесь, вроде как идет умываться… И меня сторожили каждый раз! И чтоб совсем

получился бурлеск, замечу: из деревни каждый раз надо было пройти мимо губы. Иной раз, бывало, рукой помашешь: они, конечно, меня не ловили, у них-то служба там была, за ограждением. А когда я объявлялся в роте, то входил через дневального, протяжно и смачно позевывая… Так что эти ходки-сидки для меня были привычным состоянием… Помню, раз меня поймали, когда я к ней только вбежал с разинутым ртом. Меня засекла машина комендантская, а был Новый год, по этому случаю я был в белой водолазке, на мне было хэбэ старого образца, я подпоясался, ушился: штанишки, сапожки… Я к ней забегаю, говорю, запыхавшийся: «Ну, мне хоть с невестой поздороваться можно?» А они меня обложили: «Буйнов, стоять! Выходи!» Я успеваю выпалить: «Здравствуй, Люба, с Новым годом тебя!»

Заточения на губу продолжились даже после того, как молодые узаконили свои отношения — расписались в местном сельсовете. Когда Буйнова в очередной раз отправляли отбывать наказание, молодая жена навещала его, хотя и это было категорически запрещено. По словам Буйнова: «Я себя воображал декабристом. Изображал из себя героя, и, когда она ко мне приходила на свидание, я к ней выходил весь несчастный, подавленный, разбитый, но мужественный; она «Ах!» при виде меня, отмороженного и обмороженного. Изобразить несносный гнет лишений у меня получалось здорово…»

На втором году службы в Буйнове внезапно проснулся литературный талант. Он стал писать небольшие рассказики, умещая их в своей записной книжке. Причем не нашел ничего лучшего, как писать не о листиках-цветочках или на худой конец о любви, а про суровую армейскую действительность. Один из его рассказов даже назывался «Один день на губе», что явно перекликалось с «Одним днем Ивана Денисовича» Александра Солженицына (по словам Буйнова, это было простое совпадение, потому что из-за своей аполитичности он ведать не ведал про Солженицына). В один из дней замполит устроил «шмон» в казарме и нашел в тумбочке Буйнова его записную книжку. После этого «писателя» вызвали в Особый отдел.

А. Буйнов вспоминает: «Меня так и спросили: читал ли я Солженицына? А я, клянусь, даже имени этого тогда не знал. Мне на это: «Вы же написали точную копию, Буйнов!» А я писал про свое, про унизиловку эту, и насчет «одного дня» — это совпадение было. Наша губа была такой суровой, что к нам в степь возили аж за 50 километров из города особо провинившихся ракетчиков — для обычных случаев у них и своя была. На нашей губе — настоящие тюремные законы, злющий комендантский взвод. Рассказ — как раз об их издевательствах. Как нас там занимали «общественно полезным трудом»: лопатами грузим снег на сани, тащим втроем в другой угол двора, выгружаем. Когда весь снег перевезем — тащим его же обратно.

Или как нам отбой за 10 секунд устраивали. Представьте: построение в коридоре, и вот звучит эта команда, и все 30 человек должны протиснуться в двери камеры. А они стоят с секундомером. И еще надо успеть сапоги скинуть — бывало, часов до двух ночи тренировались выполнять команду «отбой» за 10 секунд. А в шесть — подъем. Вот такой день и описан в моем рассказе…»

На этот раз Буйнова продержали на «губе» около полутора месяцев, но он и этому был рад. Ведь могли передать дело в трибунал, и прощай дембель, до которого оставалось буквально чуть-чуть — пара месяцев.

В Москву Буйнов приехал в ореоле «диссидента» и с молодой женой. Однако то ли Москва не глянулась супруге Буйнова, то ли сам он сильно изменился в столичных условиях (его вновь закрутили друзья, музтусовка), но их семейная жизнь вскоре благополучно завершилась.

После армии Буйнов решил серьезно заняться музыкальным образованием и определился на учебу в училище имени Гнесиных. Кроме этого, он продолжил и свою сценическую деятельность. На этот раз его новым пристанищем стала только что созданная его приятелем из МГУ Эдиком Кабасовым группа «Аракс». Но почему Буйнов не остался в родных для него «Скоморохах»? Послушаем его собственный рассказ на этот счет: