Достоевский и Апокалипсис
Шрифт:
У меня есть своя мечта — создать книгу, раскрывающую красоту всех религий. Красоту — храмов. Красоту — всех Рафаэлей, Микеланджело и Рублевых.
Как Николай Вавилов собирал семена злаков во многих странах, со всего мира (факт символический!), так религиозные храмы повсюду в мире собирают духовно-нравственные ценности и красоту всех религий мира.
Соборы вечные Софии и Петра, Амбары воздуха и света, Зернохранилища вселенского добра И риги Нового завета…«Красота мир спасет» — эти слова Достоевского [6] в последние годы слишком известны. Но почти те же слова и мысли, почти буквально, находим мы и у Шиллера, и у Гёте, да и у всех великих художников.
Самообман
Глава 1
«Уничтожить неопределенность»
В черновиках к «Преступлению и наказанию» Достоевский записал: «…уничтожить неопределенность, т. е. так или этак объяснить все убийство…» (7; 141).
6
В романе «Идиот» Ипполит Терентьев спрашивает князя Мышкина: «Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасет “красота”? <…> Какая красота спасет мир? Мне это Коля пересказал» (8; 317), — то есть это высказывание Мышкина дано в двойном пересказе. Князь на вопрос Ипполита не отвечает. В прямом авторском высказывании эти слова у Достоевского нигде не встречаются. Впоследствии это выражение очень многими (начиная, по-видимому, с Вл. Соловьева) употреблялось в формулировке «Красота спасет мир». Между выражениями «Красота спасет мир» и «Мир спасет красота», конечно, есть разница. Как отметила томская исследовательница Е.Г. Новикова (см.: Новикова Е. «Мир спасет красота» Ф.М. Достоевского и русская религиозная философия конца XIX — первой половины ХХ в. // Достоевский и ХХ век / Под ред. Т.А. Касаткиной: В 2 т. М.: ИМЛИ РАН, 2007. Т. 1. С. 97—124), второе неизбежно требует вопроса (который и задает Ипполит): какая красота спасет мир? Ответ Достоевского содержится в черновиках романа «Бесы»: «Мир станет красота Христова» (11; 188). Очевидно, Ю.Ф. ближе это выражение в той форме, в какой он употребляет его здесь (и неоднократно повторяет далее).
Удалось ли ему это?
Речь и пойдет здесь о мотивах (истинных и мнимых) преступления Раскольникова, о его самосознании, точнее — о соответствии этого самосознания действительности, о соотношении целей, средств и результатов его действий.
«Преступление и наказание» — нет, пожалуй, другого столь давно и единодушно признанного классического произведения, оценки которого были бы столь разноречивы и даже противоположны, причем главным образом — именно по вопросу о мотивах преступления Раскольникова и об отношении к ним Достоевского.
Доминирует (пока) концепция двойственности мотивов: один мотив «негативный» (Наполеоном хотел стать), другой — «позитивный» (хотел добра людям). Есть идея «многослойности», «полимотивности», когда находят три, четыре и даже пять мотивов. Эта идея, однако, не выходит за рамки концепции двойственности, поскольку каждый из мотивов тяготеет к тому или иному полюсу.
Еще пятьдесят лет назад И.И. Гливенко, первый публикатор и комментатор черновиков к роману, пришел к выводу, что «уничтожить неопределенность» Достоевскому не удалось. [7] С тех пор и надолго эта оценка оказалась господствующей (да, в сущности, и единственной) в литературе о Достоевском.
7
Гливенко И.И. Раскольников и Достоевский. Печать и революция. 1926. Кн. 4; см. также его предисловие к кн.: Из архива Достоевского. «Преступление и наказание»: Неизданные материалы. М.—Л., 1931. С. 30.
Художник хотел решить вопрос «так или этак», однако «этого выбора Федор Михайлович не сделал», [8] — пишет В. Шкловский. У В. Ермилова читаем: «Писатель остро чувствовал необходимость отдать окончательное предпочтение тому или другому варианту; в конечном итоге он склонился к наполеоновскому варианту, но все же в романе сохранилось многое и от второго варианта». [9] Ю. Борев утверждает: «Автор все время подменяет один мотив другим». [10] С ними солидарен и Э. Васиолек, говоривший в предисловии к англо-американскому изданию черновиков романа о том, что сам Достоевский был не в силах решить, какой из мотивов можно считать истинным. [11]
8
Шкловский В. За и против: Заметки о Достоевском.
9
Ермилов В. Ф.М. Достоевский. М.: Художественная литература, 1956. С. 161.
10
Борев Ю. О трагическом. М.: Советский писатель, 1961. С. 141.
11
The Notes-Books for «Crime and Punishment». Chicago — London, 1967. P. 31.
Вместо «так или этак» получилось — и так, и этак.
Однако сомнения в истинности этой концепции начинаются еще до анализа романа. И первое сомнение в том, что концепция эта — непоследовательна, более того — она боится быть последовательной. [12]
«Не сделал выбора…»
…гений и злодейство
Две вещи несовместные. Не правда ль?
Проблема преступного самосознания — это «вечная тема» мировой литературы. Ее решали Софокл и Данте, Шекспир и Пушкин. Вспомним из «Макбета»:
12
Неубедительность концепции двойственности мотивов отмечали Ф.И. Евнин — Роман «Преступление и наказание» // Творчество Достоевского: Сборник статей. М., 1959. С. 151; В.Я. Кирпотин — Разочарование и крушение Родиона Раскольникова. М., 1970. С. 86–88, а также автор настоящей книги в послесловии к «Преступлению и наказанию». М.: Художественная литература, 1971.
Из «Бориса Годунова»:
Ах, чувствую: ничто не может нас Среди мирских печалей успокоить; Ничто, ничто… едина разве совесть, Так, здравая, она восторжествует Над злобою, над темной клеветой. Но если в ней единое пятно, Единое, случайно завелося, Тогда — беда! Как язвой моровой Душа сгорит, нальется сердце ядом, Как молотком стучит в ушах упрек, И все тошнит, и голова кружится, И мальчики кровавые в глазах… И рад бежать, да некуда… ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.Или из «Моцарта и Сальери»:
…гений и злодейство Две вещи несовместные. Не правда ль?Казалось: правда. Казалось: в этой формуле пушкинской гениально подытожен тысячелетний опыт человечества, сконцентрировано то, в чем навсегда убедила и себя, и людей мировая литература. Казалось, наконец: гений и злодейство несовместны ни в каких «пропорциях», ни в каких сочетаниях, и здесь нет лазеек для любого иезуитства. Здесь не скажешь: «Смотря по тому, какой гений и какое злодейство…»
Гений для Пушкина — высшая степень совести, а злодейство в конечном счете — всегда нравственная бездарность.
В художественную формулу Пушкина — «Гений и злодейство две вещи несовместные» — отлились миллиарды раз повторявшиеся ситуации социально-нравственной жизни людей. Здесь действительно века всечеловеческого опыта, сжатые в афоризм. Может быть, главный урок всех наших уроков: вообще ведь о несовместности совести и злодейства идет речь.
Но если Достоевский оставляет в своем романе какую-то «позитивность» мотивов преступления (а как иначе понимать: «выбора не сделал»?), то одно из двух: или это — величайшее достоинство, или бессилие, неспособность решить поставленную задачу.
В первом случае выходит: все куда сложнее, чем представлялось Пушкину. Выходит: Сальери должен быть в чем-то оправдан, а Раскольников — тем более (все-таки процентщицу убил, «вошь», а не Моцарта!). Выходит, наконец: перед нами гениальное опровержение Пушкина и гениальное же доказательство того, что гений и злодейство — две вещи совместные.