Досужие размышления досужего человека
Шрифт:
— А как еще она может начинаться? — вспылил я, чувствуя беспричинное раздражение. — Впрочем, не важно, как поэму начать, главное — как развить. Так или иначе, про Рождество я больше не напишу ни строчки. Лучше закажите мне новую шутку про водопроводчика или анекдот про неверную жену; с рождественскими историями я завязал.
К тому времени мы дошли до Пиккадилли-серкус.
— Знали бы вы, — вздохнул мой приятель, — как я вас понимаю! Не успеют отойти рождественские хлопоты в редакции, как дома та же карусель. Расходы на ведение домашнего хозяйства выросли на фунт в неделю, а все почему? Дорогая женушка
— Кажется, да.
— Кажется? — вскричал мой приятель. — Уверяю вас, увидев акварели моей кузины, вы никогда их не забудете.
Мы почти обогнули Пиккадилли-серкус.
— Я только не понимаю, чего она добивается? Ведь даже у художника-любителя должна быть хоть крупица здравого смысла. Одна ее вещица висит у меня в темном углу коридора. Эмма называет ее «Греза». Удивляюсь, почему не «Инфлюэнца»! Я спросил ее, сама ли она додумалась, и Эмма ответила, что идею картины подсказал ей закат в Норфолке. Боже милостивый! Нет чтоб опрометью кинуться домой, затворить дверь и зашторить окна. Да окажись я свидетелем подобного светопреставления в Норфолке, первым же поездом вернулся бы в Лондон. Возможно, бедная девочка и впрямь видит все эти ужасы, но зачем их рисовать?
— Живопись для натур художественных — жизненная необходимость.
— На здоровье, только никто не просит их дарить мне свои картины!
Я не нашелся с ответом.
— Знали бы вы, какие дурацкие подарки дарят мне домашние! — продолжал мой приятель. — Однажды я ляпнул, что ценю творчество Теннисона — совсем извели меня вопросами о моем заветном желании. В результате они сбросились на четверых и подарили мне собрание сочинений Теннисона в двенадцати томах, с цветными иллюстрациями. Разумеется, они думали только о моем благе, как же иначе!
Как-то раз я захотел в подарок кисет, так они подарили мне синий бархатный вещмешок с вышитыми в натуральную величину полевыми цветами, вмещающий фунт табаку. А бархатный смокинг с шитыми шелком бабочками и незабудками? Я не шучу! Еще обижаются, что я его не ношу. Как-нибудь непременно надену в клуб, расшевелить друзей-приятелей — те в последнее время что-то совсем скисли.
Мы подошли к ступеням «Девоншира».
— Впрочем, сам я ничуть не лучше. Мне еще ни разу не удалось угодить своим домашним. Если я преподношу Джейн шиншилловый палантин, оказывается, что шиншилла безнадежно вышла из моды.
«Ах, как ты угадал? — восклицает она. — Это именно то, чего мне хотелось больше всего на свете! Отложу-ка я его до лучших времен…»
Я умудряюсь дарить девочкам цепочки для часов, когда их никто не носит. А если цепочки для часов становятся последним писком моды, я переключаюсь на сережки. Девочки благодарят и интересуются, когда я поведу их на костюмированный бал.
Я покупаю им перчатки, и тут же выясняется, что белые перчатки с черной подкладкой — удел провинциалок. Подозреваю, что лондонские торговцы сговариваются, чтобы сбыть мне залежалый товар.
Меня всегда занимало, почему для продажи пары перчаток требуется
Не успел я войти, как один из тех попрыгунчиков, что там заправляют, подбежал ко мне, вихляя бедрами, и заметил, что погодка сегодня выдалась на славу. Какого черта! Будто я притащился сюда, чтобы потолковать с ним о погоде. Я буркнул, что пришел за перчатками, и в подробностях расписал, какие именно перчатки мне нужны.
— Длиной до локтя, на четырех пуговицах.
Попрыгунчик поклонился и заявил, что ему все предельно ясно. Признаться, хотел бы я испытывать такую же уверенность.
Я сказал, что хочу три пары кремовых и три пары цвета экрю, причем те, что цвета экрю, предпочтительнее замшелые.
— Вероятно, вы хотели сказать замшевые, — поправил он меня.
Разумеется, он был прав, но замечание сбило меня с толку, и мне пришлось начать снова. Попрыгунчик слушал затаив дыхание. Наконец — к тому времени мы уже пять минут топтались у входа — он спросил:
— Больше ничего не желаете, сэр?
— Ничего.
Тогда он отвел меня в соседний отдел и представил другому продавцу по фамилии Дженсен, отрекомендовав того как большого знатока перчаток.
— Каких именно перчаток, сэр? — спросил мистер Дженсен.
Я повторил, что хочу шесть пар: три цвета экрю, замшевые, и три кремовых, из лайки.
— Лайки, сэр? А вы уверены, что вам не нужно в зоомагазин? — поинтересовался мистер Дженсен.
Вспылив, я заявил, что не намерен с ним шутки шутить. Он извинился. Я подробно все растолковал — насколько сам понял суть предмета — и предупредил, что лично проверю качество швов, потому что прошлые перчатки, купленные женой в их магазине, были из рук вон плохи. Последнее произвело на Дженсена впечатление, и он заверил меня, что подобное не повторится.
Продавец слушал меня с неослабным вниманием, словно я исполнял оперную арию.
— А размер, сэр? Какой размер вам нужен?
— Забыл… хотя постойте, шестой. Впрочем, если перчатки хорошо тянутся, пусть будет пять и три четверти. Да, и строчки на кремовых должны быть черными, — вспомнил я.
— Большое спасибо, — сказал мистер Дженсен, — на сегодня все, сэр?
— Да уж, на сегодня достаточно.
Этот малый определенно начинал мне нравиться.
И мы отправились в долгую прогулку по магазину, причем все встречные при нашем приближении бросали свои дела и пялились на меня. Пока мы добирались до перчаточного отдела, я чуть ноги не сбил.
— Перчатки! — объявил мистер Дженсен и исчез за шторкой.
Юноша за прилавком перестал тыкать себя булавкой и спросил:
— Мужские или женские?
Надеюсь, вы понимаете, что к тому времени я раскалился добела. Сегодня мне и самому смешно об этом вспоминать, но тогда я с трудом сдержался, чтобы не размозжить ему башку.
— Хватит морочить мне голову! — вспылил я. — Занялись бы лучше делом, вместо того чтобы без толку болтаться по магазину!
Юноша недоуменно уставился на меня.