Дотянуться до престола
Шрифт:
– Подите.
– Да как же, батю…
– Ступайте.
Все трое вышли, Иван плотно закрыл за ними дверь и шагнул к лавке, служившей Трубецкому постелью. Подтащил небольшую скамеечку, уселся и улыбнулся нетерпеливо смотрящему на него князю. Тот выглядел гораздо лучше, чем несколько минут назад.
– Все учинилось, как надобно, батюшка Дмитрий Тимофеич, – сообщил он и замолчал.
Приподняв голову, больной поторопил:
– Ну, сказывай же, Ванька, сказывай, чего годишь.
– Нашел я Прошку Лопату, отца того Михайлы, коего за
– Не видал его, – улыбнулся князь. – Но всполох знатный получился. Ох, как Мстиславский-то испужался, и вспомнить смешно.
– А как ты сведал, что он стольника-то принудит из твоей чаши хлебнуть? – поинтересовался Иван, преданно глядя на хозяина.
– Что ж ему еще-то делать было? Вестимо, кого-нить виноватым учинить. И я б так же поступил. Потому, как только я будто б занемог, так в суматохе и подкинул в чарку тот корень ядовитый, дабы все ведали, что я отравы-то хлебнул. Ну да бог с ним, дальше сказывай.
– Как ты, батюшка, велел мне к священнику в домовой церкви Мстиславского ступать, так я и пошел. Сказываю, вроде как сон видел, что придет к нему человек исповедаться, и, мол, глас мне был, должон-де он хозяину свому, Федор Иванычу, эту исповедь открыть. Да токмо церковник тот ох ушлый оказался, сразу распознал, что я его провести пытаюсь. Пришлось ему сукном заплатить. Но зато он все сделал, как надобно, и боярину Мстиславскому доложил, что от Прошки услышал.
– И этот дурак таки пошел к священнику?
– Пошел, батюшка, как не пойти. Все, как ты сказывал. Ты Мишку-то приказал замучить на дыбе до смерти, а отец его как о том сведал, так напрямки в домовую церковь и побежал. Я издали поглядывал, как его корежило. Из Земского приказа вышел весь белый – и тотчас же на исповедь, даже в избу не завернул.
– И как теперича?
– Дык все по-твоему вышло, батюшка Дмитрий Тимофеич. Боярин Мстиславский-то всем раззвонил, ровно колокол, про вину князя Черкасского. Ну, а Прохора в кандалы да на дыбу. И как только ты все наперед-то так угадал?
– Добро. – Трубецкой радостно потер руки. – Что ж, теперь все казаки на моей стороне будут. Еще пару дней полежу для верности да явлю им чудо исцеления.
Он тихо рассмеялся, а потом, спохватившись, прикрыл рукой рот. Иван, который весь разговор с удивлением его разглядывал, наконец решился спросить:
– А как ты бледный-то такой да исхудавший, батюшка? Всамдель ровно преставиться собрался.
– Полежи тут столько не жрамши. Ладно, Ивашка, теперича ступай, а после ты мне еще будешь надобен. С казаками станем сговариваться.
Проводив взглядом писаря, Трубецкой торжествующе щелкнул пальцами – получилось!
Глава 11
Филимон
Ласково погладив малыша по голове, Филимон сел рядом.
– Как ты тут, чадо?
Пьер с готовностью улыбнулся. Еще бы не порадоваться, когда в последний момент успел книгу перевернуть. Он представил себе, как удивился бы писарь, узнав, что трехлетний ребенок целыми днями читает. Да, забавно получилось бы.
Филимон принялся было что-то рассказывать, но в этот момент дверь снова распахнулась, и вошла Агафья.
– Ты чего тут? – хмуро спросила она, обращаясь к писарю.
– Да вот, решил с мальцом посидеть, расскучать его. А то он все один да один. Федор Иваныч не велел его гулять пускать, студено больно. Да и сказывают всяко…
– Что сказывают?
– Да так, – смутился Филимон. – Вроде как мальчонку извести хотят. Аль не слыхала?
Агафья слегка покраснела и отрезала:
– Нет. Ты это… ступай отсель. Прибраться мне надобно. И Петьку забери.
Что-то в ее голосе насторожило Пьера, и он решил остаться. Кто эту няньку знает, вдруг подложит что-нибудь. Он демонстративно встал, скинув книгу с коленей на лавку, и засеменил к столу, на котором рядом с чернильницей лежало гусиное перо и чистый пергамент. Все в доме уже привыкли, что он частенько «рисует», а попросту – калякает, и никто ему в этом не препятствовал. На самом деле Пьер пытался освоить маленькими ручками навыки письма, маскируя буквы под каракули.
– Куда ты? Кыш! Сказываю же, приборка у меня тута. Филимошка, унеси его.
Писарь попытался взять Пьера за руку, но тот заартачился: нахмурился, выпятил губы и приготовился орать. Но этого не потребовалось.
– Не хочет Петруша уходить.
– Да что ж такое, – всплеснула руками Агафья. – Аль глупости мальчишки титешного тебе важнее наказа боярина?
– Негоже посланника Божьего неволить, – отрезал Филимон и вышел, закрыв за собой дверь.
Мамка с негодованием посмотрела на Пьера.
– У, аспид…
Но тот, нимало не смутившись, принялся за свои каракули. А Агафья, поворчав, начала протирать слюдяные ромбики окна. Она почти успокоилась, но вдруг задела за жестяной рожок для свечи, торчащий из стены, и вскрикнула. Пьер вздрогнул, рука его дернулась, чернильница опрокинулась, и на вышитой скатерти расплылось уродливое пятно.
– Да что ж ты творишь, негодник?! – взвизгнула мамка. – Меня ж Федор Иваныч прикажет на конюшне сечь за твое баловство!
Схватив с лавки рушник, она замахнулась на Пьера. Но тот стащил с ножки тапку, кинул в нее, проворно скользнул под стол и затаился. Нянька пришла в бешенство и вне себя зашипела: