«Доверяй, но проверяй!» Уроки русского для Рейгана. Мои воспоминания
Шрифт:
Все произошло в секретном бункере на закрытом военном объекте к югу от Москвы: объект назывался Серпухов-15. Это был командный и контрольный пост cистемы раннего предупреждения о пусках баллистических ракет, представлявший собой передовую линию советской оборонной системы, созданной, чтобы отслеживать пуски американских ракет «Минитмен» с момента, как они покинут свои шахты. Сорокачетырехлетний советский подполковник Станислав Петров, дежурный офицер, находился в кресле командира. Именно он был создателем инструкции, предписывавшей последовательность действий в случае нападения США, но в ту ночь он оказался на дежурстве случайно, лишь для того, чтобы поддержать форму. Внезапно один из советских спутников послал сигнал в бункер, что ядерные ракеты США запущены. Ответственность за оценку того, было ли это так на самом деле или нет, пала на Петрова, находившегося в самом критическом пункте цепочки управления. Вначале он принял это за ошибку,
Он знал, что спутниковые системы имеют бреши, что их вводили в действие в спешке и они были, как он выразился, еще «сырыми». Так, полностью опираясь на свой разум, он решил, что все произошедшее – сбой компьютера, а не ракетная атака, и не следовал инструкциям, диктовавшим ему предпринять действия, которые привели бы ко всеобщему уничтожению. Петров был подвергнут скрупулезному допросу со стороны начальства относительно принятого решения. Сигнал ложной тревоги, пришедший на компьютер, отследили, он поступил от спутника, который принял солнечное отражение от верхушек облаков за запуск ракет. Сначала генерал-полковник Юрий Вотинцев, командовавший в то время частями противоракетной обороны советских военно-воздушных сил, поблагодарил его за принятое решение (он же сообщил об этом общественности в девяностые годы). Он утверждал, что «верные действия» Петрова «правильно оценены», и ему была изначально обещана награда за храбрость, которую он так и не получил. Вместо этого ему сделали выговор за неправильно заполненный журнал боевого дежурства. Он рано ушел в отставку и пережил нервное потрясение. Потом он жил в подмосковном Фрязине как военный пенсионер.
В 2004 году, спустя двадцать один год после происшествия, Ассоциация граждан мира в Сан-Франциско наградила его Премией граждан мира, и та же ассоциация в 2006 году в Нью-Йорке на специальном собрании в ООН повторила это присуждение. Он дал интервью Уолтеру Кронкайту и другим журналистам. В 2013 году немцы присудили ему Дрезденскую премию. В своем интервью Петров скромно объяснил: «Я, конечно, никогда не предполагал, что когда-нибудь встречусь с такой ситуацией. Это был первый и, надеюсь, единственный случай, когда возникла подобная ситуация. В целом я буду удивлен, если вдруг американцы на самом деле атакуют нас. Мы обучены военной системой тому, что американцы легко могут принять решение об этом. У нас нет возможности судить самим. Мы знаем письменный, но не разговорный английский, потому что никогда не предполагалось, что нам предстоит говорить с кем-либо с Запада. Как военный, я никогда не выезжал из своей страны; у меня даже не было паспорта. Холодная война холодна как лед… Я думаю, что могу сказать: сегодня нет возможности для осуществления случайного запуска. Но когда мы имеем дело с пространством – мы играем роль Бога – и кто знает, что станет следующим сюрпризом».
Глава 4
Назад в США – на шаг ближе
Когда 7 октября я покидала Москву, мне казалось, что за мной захлопнулась стальная дверь. Формальности при выезде были настолько жесткими и неприятными, что улетающие пассажиры с облегчением зааплодировали, лишь только самолет западной авиакомпании оторвался от земли. Я летела в Женеву, где родные готовились отмечать шестидесятилетие моего кузена Пьера Лалива, швейцарского юриста, уважаемого и известного профессора в области права. Моя добрая подруга Иоганна Хёрлер везла меня по хорошо знакомым мирным улицам города страны моих предков, а я при этом ощущала внутри себя разительный контраст с сильными эмоциями, пережитыми мной за недели, проведенные в Советском Союзе, и мне снова показалось, будто я высадилась на другой планете. Пока мы ехали, подруга весело болтала, знакомя меня с семейными новостями и планами проведения предстоящего дня рождения. Самой большой ее проблемой в тот момент был выбор подходящего ресторана. Ее слова, казалось, шли откуда-то издалека. Вместо них я слышала, как в моей голове звенит суровое предупреждение Богданова: «Вы не представляете, насколько близка война!» И хотя я восприняла
Иоганна привезла меня в просторный дом Пьера, окруженный большим садом. Меня приняли здесь с особой швейцарской веселой и безмятежной основательностью, дававшей ощущение, что ничто неправильное просто не может произойти. Дом был переполнен детьми, друзьями семьи, и я пробралась на самый верхний этаж в маленькую комнату для занятий шитьем, где была еще одна кровать. Той ночью, пытаясь успокоить расшалившиеся нервы, я глядела из окна на мирные окрестности. Вконец измотанная, я наконец заснула, но лишь для того, чтобы проснуться среди ночи с абсолютно ясной головой, словно все происходило посреди бела дня. Я села на кровати в полной темноте и как будто вновь услышала четкую команду: «Поезжай домой!» И затем, так же неожиданно, как проснулась, я провалилась обратно в сон.
Следующим утром импульс, заданный мне ночным приказом, оставался таким же явным. Конечно, не стоило пытаться объяснять моим женевским родственникам, что я слышу ночью голоса. Но я сказала Иоганне, что у меня есть серьезные обязательства в США и что я, конечно, останусь на обед в честь дня рождения, но сразу после мне надо уехать. Я не хотела привлекать внимание к своему отъезду и лишь попросила ее помочь мне с поездом до Парижа. Билет на чартерный авиарейс из Парижа у меня был, но его следовало поменять на более раннюю дату. Шансы на успех казались небольшими. Впрочем, когда я приехала в Париж, мне сообщили, что для меня есть одно место на рейс «Пакистан Эйрлайнс» до Нью-Йорка, и меня это устроило.
Пока я во тьме ночи летела домой над Атлантикой и размышляла обо всех странных событиях и беседах в Москве, в памяти всплыли слова отца о том, что каждый ответственный гражданин должен действовать. С каждой преодоленной милей полета во мне крепла убежденность в том, что пришло опасное время, наступил действительно критический момент и что я каким-то образом должна рассказать о том, что видела и что испытала, побывав в Советском Союзе: о растущей демонизации с обеих сторон, об острой враждебности, которую все выражали, – и я должна озвучить свою уверенность, что пора снова начинать что-то вроде дискурса с Советами, и делать это поскорее. Непрошеная идея, пришедшая, казалось, прямо из воздуха, в моем сознании становилась все определеннее. Чиновники не сделают ничего: мне надо добраться до самого верха, до самого президента Рейгана. Понятия не имею, откуда у меня взялась эта нелепая мысль. Однако она взялась и при этом самоутвердилась. Но как это осуществить?
Своих детей я всегда наставляла уверенно идти по жизненному пути и говорила при этом, что они могут добиться встречи с кем угодно, с любым человеком в мире, независимо от того, насколько он могуществен, ведь от любого человека нас отделяет лишь пара рекомендаций. Почему я считала, что нужно получить лишь две рекомендации? Сама не знаю, но мне стало ясно, что наступил черед проверить это на практике. И сразу, как только я вернулась в Штаты, я отправилась в Вашингтон и остановилась у своей близкой подруги Мэрилин Суизи, теплой и щедрой женщины, с которой я впервые встретилась после публикации книги «Николай и Александра». Мэрилин была специалистом по искусству Фаберже, русофилкой, перешедшей в православную веру, и одной из немногих американок, глубоко понимавших мистические и нередко таинственные эмоции, вызываемые Россией. Но когда я, взгромоздившись на стул в углу ее девственно-белой кухни, хлебнув для храбрости рюмку ледяной водки, объявила: «Хочу видеть Рейгана», даже Мэрилин, снисходительно сказав: «Конечно, дорогая», определенно решила, что я не совсем в своем уме.
«Нет, я серьезно», – продолжала я. Кто из тех, кого мы знали, мог помочь? Мы подумали о Ростиславе Ростроповиче, знаменитом виолончелисте, с которым я виделась несколько раз и кто восторгался моей « Землей Жар-птицы». Он в то время жил в Вашингтоне и имел репутацию друга судьи Уильяма Кларка, в то время советника Рейгана по национальной безопасности. Мэрилин позвонила Ростроповичу, и, к сожалению, мы узнали, что тот находится за рубежом, в длительной гастрольной поездке. Больше никто полезный не приходил нам в голову. Я отправилась домой. На минуту я почувствовала, что оказалась в тупике, но решимость меня не покинула. Должен быть другой путь.
От Элен Джексон, вдовы моего старого друга сенатора Генри Джексона, умершего 1 сентября, мне пришло приглашение посетить церемонию освящения новой подводной лодки «Трайдент», которая должна была состояться в Нью-Лондоне. Все предыдущие «трайденты» называли в честь того или иного штата, но в противовес этой традиции новую субмарину собирались назвать в честь сенатора Джексона в память о той твердой поддержке, которую он оказал созданию этого мощного орудия войны. Из приглашения я узнала, что судья Кларк там тоже будет, и с надеждой на встречу отправилась в Нью-Лондон, полагая, что я смогу поговорить с Кларком на приеме после церемонии.