Dоwnшифтер
Шрифт:
Тяжело дыша, я перевел дыхание.
Кабинет напоминал мою комнату, когда я пришел в нее после Гомы и его мясников. Бумаги с угловыми штампами Русской православной церкви, счета, ведомости, записки, письма — все было разметано по полу и находилось в плачевном состоянии. Видимо, тот, кто был озадачен поисками, не слишком беспокоился о последствиях. Рядом с бюро я увидел смятую тысячную купюру. Если не ошибаюсь, рядом с ней должно было находиться в том же состоянии еще около пятидесяти таких же. Но их не было. Очевидно, они приглянулись тому, кого я сейчас разыскивал
Задыхаясь от ярости и удивляясь тому, что страх исчез, я бросился вниз по лестнице и в конце коридора увидел распахнутую настежь дверь.
А я точно помню, что, войдя, задвинул щеколду…
В оглушенной произошедшим церкви оставались только я, живой, но помешавшийся, да мертвый отец Александр.
Ножка вывалилась из моей руки, и я побрел туда, откуда пришел минуту назад. В зале было по-прежнему тихо, лишь за стенами храма начали свой трезвон пичуги. Отец Александр, отец Лиды, лежал на спине, и глаза его были устремлены в небо, которое он почитал за спасение.
Опустившись перед ним на колени, я протянул руку, но вдруг отдернул ее. Разрешено ли мне?..
Но потом решился и, положив пальцы на веки священника, закрыл ему глаза.
Видит ли это бог, которому молился покойный, что происходит со мной и другими в последние дни? Если да, то я предпочитаю оставаться убежденным атеистом.
Не знаю зачем — наверное, меня вел уже не Сатана, я подошел к залитой кровью священника иконе и снял ее со стены.
Если бы мне по дороге в больницу кто-нибудь встретился, участь моя была бы ужасна. Убийство церковнослужащего для хищения из храма икон — есть ли в мире что-нибудь еще более кощунственное, не считая, конечно, убийства матери?
Когда я влез в окно пустующей палаты, прошел по коридору и зашел в кабинет доктора Костомарова, который, я точно знал, сейчас на работе, глаза его округлились до размера куриных яиц и прическа медленно поползла на затылок.
Окровавленный, к чему, в принципе, ему можно было уже привыкнуть, я стоял посреди его кабинета, прижимая к груди огромную икону. Он увидел в моих глазах что-то такое, что никак не могло поднять его с кушетки и оставить в покое местную газетенку.
— Отца Александра убили, — глухо сказал я.
— Кто? — едва ли не через минуту выдавил он.
— Не знаю…
— За что?
— Безумец пришел и зарезал… За что священника убивать?.. За то, что святой дух в души грешные впущает…
Слава богу, Костомаров пришел в себя. Звякнув шкафом, он вынул оттуда что-то, хрустнул и приказал садиться на кушетку. Я сел, чувствуя на ней тепло его тела, и закрыл глаза. В плечо мое вошла игла, но я, зная о ее присутствии в себе, боли не чувствовал. Потом доктор тревожил мою рану, обжигал ее перекисью, а я сидел как истукан, и никаких ощущений, кроме пустоты, во мне не было.
— С тобой с ума сойдешь… Зачем ты приволок образ сюда?
Я посмотрел на покрытую подсохшей кровью икону и пожал плечами.
Руки вечно спокойного Костомарова затряслись, и он, кажется, начал сдавать. Я его понимаю. Не каждому судьба дарит радость познакомиться
— Нас с тобой посадят, — запричитал он, — обязательно посадят! Оставлять нас на свободе уже не имеет смысла, мы представляем угрозу для общества! Ты находишь мертвую старуху — она гниет, а мы молчим! Потом ты режешь двоих урок — они стынут, а мы снова молчим! Сегодня ты тоже решил выходной себе не делать, поскольку пришел из церкви с окровавленной иконой Троеручицы и с мозгами священника на одежде! На моей — заметь — одежде! Что будет в обед?! — ты приволочешь в мой кабинет обезглавленный труп главы администрации?!
— Заткнись, — проронил я и закрыл глаза. — Я пришел к отцу Александру, потому что был уверен в том, что это он украл мои деньги из тайника. Мне нужны мои деньги, без них я не смогу увезти отсюда Лиду. Бабку и другого пастыря прикончил Гома, это бесспорно… Он же, верно, убил и отца Александра… Всем нужны мои деньги… И каждый решил отыграть их самостоятельно… Но они не знакомы с первым законом миллиардера Баффетта…
— Что за первый закон? — раздраженно выкрикнул Костомаров, натягивая резиновые перчатки, прежде чем взяться за липкую икону.
— Большие суммы не исчезают бесследно и не возникают из ничего.
— Это закон Ломоносова, мать твою…
Икона вошла в мешок, и он, приоткрыв окно, опустил ее на землю.
— Восемьсот тысяч рублей — немалая сумма, если судить с точки зрения местного жителя. Но из-за нее не будут убивать, Игорь… — Я посмотрел на заляпанные кровью ботинки. — Люди, приехавшие из Москвы, за восемьсот тысяч резать не станут, вот в чем дело… Им нужны четыре с половиной миллиона долларов, и они почему-то ищут их у меня, хотя я уверен в том, что их прикарманил Бронислав и теперь на глазах своей компании играет роль народного мстителя.
Костомаров попросил излагать мысли точнее, он хотя и понимает, что мудрость моя не что иное, как последствия реланиума, но сейчас не тот случай, чтобы ложиться на кушетку и отдыхать. Я согласился с этим предложением и сказал, что в церкви остались следы, остались отпечатки, что касается моих, то лучше всего они сохранились, конечно, на лакированной ножке стула. Доктор внимательно выслушал, после чего заметил, что он мне, конечно, друг, но садиться ему не улыбается. В нем, сказал Костомаров, еще теплится план приехать в Питер и отбить у второго хорошего друга свою девушку.
Я поднял на него мутный взгляд:
— Убивал не Гома. Задача Гомы найти меня и привязать к стулу, как священника. Его намерения мне известны. Зачем же ему затыкать отцу Александру рот и убегать от того, кого он ищет? Кто-то убил священника, чтобы тот не назвал имя своего мучителя. А Гоме, скажу я тебе, брат Костомаров, решительно наплевать, что о нем подумают, особенно если думать буду я.
— И что из этого следует? — вынимая из тумбочки традиционный набор: две рюмки, пузырек со спиртом и целый лимон, встревоженно поинтересовался доктор.