Дойти до ада
Шрифт:
— После врача? — Петр срезал путь, чтоб выйти прямо к дому. — Валерка говорит, довез побитого до шахтоуправления… А что?
— Я сам пока не знаю. Муть какая-то…
— Забудь. Я тут любому мозги вправлю.
— Как Федор говорит: без слов, но от души?
— Ага. Главное, молча.
Он поднырнул под ветку яблони и взялся за калитку…
— Чур, я бандит!
— И я!
— И я!
Вооруженная до зубов шайка мальцов около соседского забора выбирала главаря.
— А я? — затосковал малыш с пластмассовым ружьем.
— А ты…
— А он…
— А ты, малявка, мил-ца-нер! — надвинул
— Бежим, ребя!
Климов обогнул обиженного «милцанера» и вошел вслед за Петром во двор.
«Вот так и в жизни», — сумрачно подумал Климов, когда сзади послышался плач: «Так не честно…»
Но ответить было некому: шайка-лейка разбежалась по кустам, и взыскующая справедливость понуро потащилась восвояси…
Предупредив, что у него собаки нет, «сам, как собака», Петр повел Климова к дому.
На крыльце сказал, что всю еду, которую им приготовила соседка бабы Фроси, он уже принес. Осталось только разогреть, сесть за стол, дерябнуть по пятнадцать капель за упокой души, а лучше, нет, сначала выпить все-таки за встречу.
— Столько лет не виделись!
— Считай, вся жизнь прошла.
— Еще не вечер.
Петр включил свет, переоделся, натянув домашние брюки, рубашку. Прошел к телевизору, глянул в программу, громко объявил, что «начался сериал», но «мы его смотреть не будем», опустился на колени, заглянул сначала под диван, затем под тумбочку, нашарил шлепанцы для Климова.
— Бери.
По комнатам он двигался легко, с давно забытой Климовым веселостью, лишь кое-где под его тяжестью поскрипывал паркет. Большие залысины и голубые глаза выдавали в нем человека сильного и страстного. Все в нем казалось основательно-прочным, неколебимым и надежным.
— Мой руки, сейчас все сообразим.
— Ты говори, что делать.
— Ничего. Ты у меня в гостях, а не у жены под каблуком.
Он засмеялся, подмигнул и показал свою «фазенду»:
— Вишь, отгрохал.
В доме, который выстроил для семьи Петр и который он теперь готов был продать за бесценок, «если еще купят», были веранда, кухня и четыре просторные комнаты.
Часть мебели уже стояла упакованная, готовая к отправке.
— Хорошо, что у жены есть тетка в Подмосковье, — ставя миски и кастрюли на огонь, сообщал Петр Климову свои семейные планы, — жена пойдет учительницей в школу, уже нашла работу…
— Кто она по специальности? — отмечая большое количество цветов на подоконниках, поинтересовался Климов, и Петр сказал, что жена по специальности биолог, а точнее, биохимик. Работала на руднике, в лаборатории.
— Дочь большая?
— С меня ростом. — Петр засмеялся, начал резать хлеб. — Пятнадцать лет девахе… Где-то в комнате должна быть фотография, посмотришь… — Заметив удивление в глазах Климова, добавил: — Я шучу, что с меня ростом… На жену похожа… Ладненькая, все при ней, на танцы уже бегает… Невеста.
Он открутил кран на кухне, убедился, что воды нет, поднял крышку с ведра, присвистнул: «Надо же, и здесь…», взял с плиты чайник.
— Я сейчас… К соседям за водой… Забыл набрать.
Климов кивнул, вернулся в комнату, сел на диван. Взгляд уперся в черный ящик телевизора. «Может, включить?» — мелькнула мысль, но двигаться
Климов танцы любил. Они с Петром не пропускали школьных вечеров, заглядывали в Дом культуры горняков… Мальчишки они были крепкие, выглядели старше своих лет и не боялись стычек. Не боялись, но старались избегать. Иной раз приходилось сматываться с середины вечера, если танцы затевались у «шахтеров», в клубе или же в общаге. Поэтому, наверное, приглашать на танец Климов научился, а провожать робел. И главное, не знал, куда девать неопытные руки.
«Для женщины прежде всего — ее желание, а не твое, — учил его не по годам все знавший Петр. — Усек? Тогда, вперед! Прикидывайся дурачком, гони волну и знай, что легкий флирт дается острословам и трепачам. Тугодум не станет «ходоком по этой части». А тот, у кого язык подвешен, смело может брать любую крепость. Нужен хищный взгляд и легкий разговор, а всякий там серьезный тон — мура… Серьезные слова требуют поступков, соответствующих тону, глубоко достойных и продуманных… Это ужасно, согласись, — заглядывал Петр в глаза и хлопал по плечу обескураженного Климова, — все время быть на высоте благоразумия… — это не для баб! Им нужно что? Зажал, помял, на ушко ля-ля-ля… И раз-два-три-с… Какие они скрипки? — Петр возмущенно потрясал руками. — Ба-ла-лай-ки! Как настроишь, так и зазвучит».
Заслышав, что Петр вернулся, Климов поднялся с дивана, выпрямился и, направляясь на кухню, с невольной улыбкой подумал, что «ходоком по этой части» он так и не стал. Женщина в сознании Климова так и осталась существом божественным, созданием нежным, тонким и чувствительным, чью душу и сравнить-то не с чем, разве что со скрипкой.
— Что это ты такой? — разливая по рюмкам «Столичную», поинтересовался Петр и передал вилку с наколотым соленым огурцом.
— Какой? — повертел рюмку в пальцах Климов и вздохнул.
— Смурной.
— Устал, наверное. — Он пожал плечами, и Петр потянулся к нему рюмкой, чтобы чокнуться.
— За встречу, брат! Чтоб все путем…
— За встречу.
Ни у Петра, ни у Климова братьев не было, и это их роднило. Как роднила и сближала их и служба на границе, а затем в Афгане, в разведроте. Зной, песок, тарантулы и скорпионы… Бои, засады, схватки…
Словно ухватив ход его мыслей, Петр взялся за бутылку:
— Может, за ребят?
— Не надо, — сказал Климов. — Они здесь, — и указал на сердце. — Не в желудке. Я ведь, как? Первую пью, вторую — отставляю.
— Я сам обычно пропускаю, — согласился Петр.
Он завинтил бутылку, повернулся к газовой плите, усилил пламя. Огонек едва горел.
— И газ теперь не подают, а цедят.
— Я заметил.
Тихо переговариваясь, они вспомнили, какою была жизнь давным-давно, посетовали на реформы, превратившие всех в загнанных лошадей — или в «волков», добавил Петр, или в «волков», устало согласился Климов.
— Ты еще майор? — облокотился Петр о стол.
— Еще майор, — ответил Климов и сказал, что подполковника дадут хоть завтра, но не хочется перебираться в другой город.