Дождь для Данаи (сборник)
Шрифт:
И потому здесь было бы полезно знать, сколько дней жизни семье Мармеладовых обеспечивал разовый выход Сони на панель. Вот почему важно осознать диктат обездоленности, помнить о тех неразменных трех тысячах, благодаря которым много родилось смысла в великом романе «Братья Карамазовы».
Деньги у Достоевского то возникают, то пропадают, то летят в камин, то из него извлекаются – одним словом, маячат и никогда не тратятся, будто ненастоящие. И неудивительно, ведь деньги – первая в истории общества виртуальная сущность.
Сюжеты обездоленности будут всегда, покуда цивилизация не откажется
Плавни
Итак, вчера мы вернулись из путешествия, за спиной 4386 км, маршрут такой: Киев, Приднестровье, Молдавия, Одесса, Николаев, Херсон, Красноперекопск, Симферополь, Новый Свет, Балаклава, Харьков, Курск, домой.
В Киеве превосходно погуляли. Великий и великолепный город: просторный, древний, распашной, как бы парящий над затяжным днепровским разливом, над лесистыми, мистерийными берегами. Поразил именно простор этого города, причем не искусная выверенность пространства, которой города славятся, а его простая щедрость, его избыток, организованный только ландшафтом. Киев показался очевидно нерусским городом; впервые я ощутил славянство в более или менее ясном виде.
На Андреевском спуске, чуть не напротив дома М. Б., на сувенирном лотке среди торгашеской суеты – вокруг петровских алтынов, валдайских колокольчиков, превосходных шелковых иранских габбехов (откуда?!) – лежали: две шестиконечные звезды, желтая и оранжевая, тряпичные, ветхие, замызганные, неаккуратно споротые, с надписями; плюс старая семейная фотография. Я оторопело спросил цену, потому что не поверил глазам и так хотел убедиться, что это все есть предмет продажи.
– Сто пятьдесят. За одну, – поспешно добавил окладистый и хваткий в жестах, средних лет крепыш в голубой тенниске; гладкий такой.
– Откуда это у вас?
– Вот, была семья, – сдвигает звезды, открывая фото; в голосе слышится сочувствие, обусловленное приличиями.
– Вам не стыдно этимторговать?
– …
– За такоеморду бьют.
– Не устраивайте здесь свои порядки. Я когда к вам [в Москву] приезжаю, я молча хожу – и созерцаю. (В сторону и нараспев.)
Перед Киевом все 80 км превосходного шоссе уставлены столбами, увенчанными колесами с раскидистыми гнездами аистов (эти телеги перевернулись и геликоптером тянут в небо). О невиданных птицах я поначалу подумал: чучела – и отчего-то вспомнил имперскую дорогу из Иерусалима в Антиохию, которая в 136 г. после восстания Бар-Кохбы была уставлена крестами с распятыми иудеями.
Далее трасса Киев – Одесса нынче сплошь усовершенствуется двусторонним полотном и потому вдоль и поперек перекопана. Сквозь гигантский размах дорожных работ ехать затруднительно, навалы песка, гребни щебня, вечный объезд, бесконечно (все 350 км) на вас накатывают
Проползая по этой гигантской стройке, почудилось, что мы движемся через съемочную площадку фильма «Время вперед». Повсеместные люди в дорожной униформе – с треножниками теодолитов вполне походили на киношников.
Поворот на Дубоссары. Пустынная трасса, то взлетающая, то низвергающаяся по холмам. В наступающих сумерках распаханная местами степь машет тяжко крылами, как цапля на бреющем полете. Золотистый пейзаж – стерня в отсвете заката – то завораживает, восхищая, то усыпляет повторяемостью вида, смены которого напрасно ждешь, подлетая к гребню.
Приднестровская таможня. Сам терминал, белоснежный, новенький, стеклянно-пластиковый, как супермакрет, но с неверной вывеской: – The Custom Item of The Passing («Штука таможенного прохода» вместо «Пункт таможенного контроля»). И так – далее везде, по всему Приднестровью: самопальная самостийность, неорганизованно беспомощная, не «республика Шкид», а республика хулиганского, с оружием в руках непослушания (приднестровских наемников числом 1000 в Южной Осетии нужно рассматривать как гастарбайтеров). Аляповатость законов и государственных манер. У кормила встали даже не кухарки, а председатели колхозов, форца, плюс полевые командиры и мафиози, нередко все четыре в одной фляге.
Пропускной пункт находится на особенной высоте – с нее открывается широченный взлетный вид на пойму Днестра: холмы, сады, поля, гигантский воздух, полный дымчатого тихого света.
Аметистовые сумерки; тишина, ткань которой вразлет волнами ткут и колышут цикады.
В этот вечер мы единственные, кто пересекает границу. В белой будке пограничника, забравшего наши паспорта, вместо компьютера амбарная книга и над прилавком наколоты бумажки, все примерно с таким от руки содержанием: «Бороздюхин Сергей Казимирович, 1977 г. р. – ЗАДЕРЖАТЬ».
Сам пустынный таможенный пункт – со всеми его воздушными портиками, галереями и мостками – парит над роскошью ландшафта, как инопланетный корабль; он чужд ему, неестественен, как дворец над бушующим морем на дурной картине Айвазовского «Олимп».
Над лампой ореолом вьются мошки. Словно Млечный путь вверху над черным галактическим центром.
Ночью в Р. снова пограничный пост; допрос.
Напротив, на молдавской стороне, никаких расспросов, никаких автоматных очередей вслед по колесам. Переезжаем через мост, поднимаемся в гору, в Р. – городок, стоящий на высоком берегу Днестра.
Весь он укрыт кипенными садами, в них проглядывают белые домишки.
Петляющие по склону переулки уютны, позже ночью я зачарованно шел по ним, припоминая то, что видел философ Брут, на свою погибель въехав на хутор сотника.
Два дня провели в Р., родном городе И., ходили в гости к отличным ребятам, живущим на самом краю днестровских плавней.
Хозяева – Надя и Миша. Ей 33, ему за 60.
Надя – болгарка, красавица, прекрасная скромница, гостеприимная хозяйка, преподает в Р. английский, по расценкам один доллар/час.