Дождь-городок
Шрифт:
И вдруг эта открытая враждебность двух-трех человек, вроде Тараса Федоровича или Прасковьи, при молчаливой поддержке большинства. А сомневаться не приходилось: большинство учителей не на моей стороне. Искренне, откровенно не на моей. Причин этого я понять не мог — ведь я вел себя так «правильно»! — я был слишком неискушен в делах житейских, чтобы увидеть, что своим поведением не воодушевляю этих людей, а скорее попрекаю тем, что они свыклись с происходящим в школе, напоминаю о временах, когда они и сами возмущались директором. Но времена те прошли, и учителя, в большинстве, тесно привязали себя
Возвращаться в учительскую было тяжело, однако я собрался с духом. Не хотелось, чтобы меня видели побитым.
У окна за столом Светлана проверяла тетради. Она глянула на меня тревожно, не доверяя бодрому выражению моего лица. Эта тревога в ее глазах вернула мне силы. И, позабыв о недавнем решении держаться подальше от Ступаков, я подошел и присел за стол рядом. Не поднимая головы, Светлана написала на промокашке:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
*
Вечером, валяясь на койке в ожидании своего обычного часа, я покаянно решил, что отношусь к Вике по-хамски. Кроме букетика в день рождения, я не сделал ей ни одного подарка. И мне захотелось сделать ей что-нибудь приятное немедленно, сейчас.
А немедленно сделать ничего было нельзя. Время слишком позднее. Пришлось довольствоваться бутылкой шампанского из станционного буфета-ресторана. Я прикупил к ней шоколад, не первый месяц пылившийся на витрине, и все-таки почувствовал некоторое облегчение мук совести.
С этим облегчением на душе и тяжестью в отвисшем кармане я и толкнул дверь… Вика не вышла встречать меня, я подумал, что она задремала, и обрадовался этому, представив, как я сначала выложу на стол свои покупки, а потом уже разбужу ее поцелуем.
Но Вика не спала. Она ждала меня, сидя в кресле в свитере и в лыжных брюках, а на столе стояла бутылка вина и два бокала.
— Вот это да! А я-то собирался сделать тебе сюрприз…
И я несколько разочарованно поставил на стол шампанское. Вика усмехнулась грустновато:
— Нет уж, сегодня сюрпризы за мной.
— Какой же юбилей нам предстоит отметить?
— Сейчас узнаешь, — сказала она серьезно.
Присев на ручку кресла, я заглянул ей в глаза.
— Юбилей невеселый?
— Я уезжаю, Коля.
Да, она не любила дальних подходов и выражала свои мысли ясно и коротко. Мне стало больно-больно. Я никогда не думал, что это может произойти так скоро.
— Ты же умница, Коля, правда?
Что я мог ответить?
— Знаешь, мне всегда было немножко обидно, что ты меня мало любишь. Такой неискоренимый женский эгоизм. Нам хочется жертв, обожания, даже страданий. Мы ведь отдаем мужчинам очень много. Но сейчас
Я отодвинулся от ночника, который освещал мое лицо.
— Мы как-то договаривались, — продолжала она, — что ты полюбишь меня потом. Помнишь? Когда проживешь еще долго-долго и поймешь, что я хорошая…
Она утешала меня, как малыша, у которого отнимают игрушку.
— Почему ты уезжаешь?
— Я выхожу замуж, Коленька.
— За кого?
Я спросил, потому что в самом деле не мог сообразить, за кого же она может выйти замуж. Я ведь не делал ей предложения!
— За Алексея.
А я-то совсем позабыл о нем, несмотря на случайные встречи в городе и вежливые приветствия на ходу. Бот как! Здоровались и шли своей дорогой, а на самом деле играли в довольно сложную игру, где выигрыш первого круга вовсе не обеспечивал победы.
— Он получил новое назначение. Во Львов. Нужно было решать немедленно.
— Говорят, Львов красивый город.
— Да, говорят. Тебе тяжело, Коля?
Наверно, ей хотелось, чтобы мне было не тяжело и все-таки тяжело, хотя бы немножко. Ведь иначе зачем было все то, что было с нами?
— Нет, то есть да, конечно. Но я понимаю. Какой из меня муж… А он, кажется, хороший человек.
Назвать его по имени я не мог.
— Да, он хороший.
— Ты любишь его?
— Хочу полюбить. Хочу полюбить, Коля. И вообще хочу быть хорошей женой, иметь детей, штопать носки… Наверно, время подошло. Я ж уже не такая молодая.
— Когда вы едете?
— Завтра.
— Завтра?!
— Да, завтра. С Троицким я договорилась еще пять дней назад. Он не ерепенился. Даже наоборот.
— Ученики тебя любят.
— Любят, я знаю. Я хотела остаться до конца года, но Алексей предъявил ультиматум. И правильно сделал, конечно. Еще неизвестно, приехала бы я к нему или нет.
— Значит, завтра?
Выговорить это было легче, чем поверить.
— Да, завтра. Я не хотела тебе говорить до последней минуты, а то было бы еще тяжелее.
— Наверно. Ну, давай все-таки выпьем.
— Только не шампанское.
Я разлил вино.
— За твое счастье!
— Спасибо. Я очень хочу счастья, а еще больше — покоя. Но сначала выпьем за молодость, которая сегодня кончилась. Она у меня была не ахти какая, но ведь другой совсем не было.
Я выпил вино залпом. Неужели Вики уже нет, неужели завтра ее не будет ни в этой комнате, ни в этом городе, ни в моей жизни? И мне вдруг захотелось вернуть ее, сделать невозможное… Но она догадалась и покачала головой:
— Нет, Коля, нет.
Все кончилось. У мальчика, что выводил рядом с моей ее линию, сломался карандаш.
Вика разлила в бокал то, что оставалось в бутылке.
— Давай выпьем, чтобы нам когда-нибудь встретиться. Случайно и неожиданно.
— Да, в незнакомом городе. Я очень хорошо вижу, как это произойдет. Будут бежать троллейбусы, машины, спешить люди — и среди них ты, представительная, интересная дама, а какой-нибудь малыш будет тянуть тебя за руку и канючить: «Мама, ну пойдем… Ма-а-а…» А ты скажешь внушительно: «Как тебе не стыдно, сынок! Разве ты не видишь, что я разговариваю с дядей? Дядя подумает, что ты невоспитанный мальчик!»