Дождь над океаном (сборник)
Шрифт:
Он согласился. Что ему оставалось? После короткого раздумья я вставил обойму и сунул пистолет в карман. Вышел из комнаты, из дома, из сада, пошел по тихим, по шумным улицам. Настроение было сквернейшее. Мне не привыкать терять друзей, но гибель Лонера и Некера случилась словно бы не по правилам, она была неправильная, стояла особняком от всего, что до сих пор скрывалось за стандартными формулировками «погиб при исполнении служебных обязанностей»…
Вскоре я вышел к условленному месту и увидел голубую малолитражку Зипперлейна.
— Итак,
— Мы едем в тюрьму, — обнадежил он. — Надеюсь, у вас серьезные основания нарушать правила игры?
— Как бы вам вообще не пришлось отказаться от правил игры, — сказал я. — Под личиной дурачка-репортера я много не наработаю (я не сказал ему, что и так уже раскрыт). Нет, я не Собираюсь вешать на грудь табличку со своей фамилией и должностью, но что-то мне нужно менять… Как вы расцениваете историю с Тампом?
— Обычная житейская драма.
— Речь идет о ребенке, пусть и нерожденном, а дети…
— Пустяки, — сказал он. Слишком поспешно сказал.
— И это позиция полицейского офицера? — спросил я. — Абсолютно немотивированное убийство, а это всегда странно…
— Как вы поступите, если окажетесь перед глухой стеной, которую невозможно обойти или взорвать?
— Поищу калитку, — сказал я.
— А если калитки нет? Мы здесь стоим перед стеной, давно разбили о нее кулаки, а кое-кто и головы…
— Понятно, — сказал я. — Вы признаете, что увидели в случае с Тампом Нечто, но боитесь, что окажетесь бессильны что-либо выяснить… Что он говорил на допросах?
— Орал, чтобы его повесили… Вот, возьмите. Сделали специально для тюрьмы.
Он положил мне на колени бордовое удостоверение криминальной полиции, украшенное моей фотографией, заверенной двумя печатями. Очередная вымышленная фамилия в сочетании со званием старшего инспектора.
— Комиссар, что вы знаете о проекте «Гаммельн»?
— То же, что и все знают, — сказал он.
— То есть?
— Знаете что, поговорите вы об этом с мэром. Родилась эта светлая идея в его аппарате, они сами запрягли ученых и курировали всю работу до завершения проекта. Разумеется, в контакте с вашей Коллегией, как вы знаете.
Я ничегошеньки не знал, но не рассказывать же комиссару, что мне всего лишь подсунули альбом газетных вырезок о чудесах города и краткое изложение ученых дискуссий. Я и понятия не имел, что существуют некие проекты. Честно говоря, с таким я еще не сталкивался. Скрывать от офицера моего ранга материалы, касающиеся операции, которую ему предстоит работать, — нечто ненормальное. Значит, у Святого Георгия были на то свои причины…
Зипперлейн тормозит перед железными воротами, и створки начинают медленно раздвигаться. Тюрьма выглядит, как все тюрьмы, к сожалению, сохранившиеся еще на планете, — угрюмые здания с зарешеченными окошечками и вовсе без окон,
Мы сдали на контроле оружие и направились к главному корпусу, экспортируемые сержантом в голубой униформе. Из вольера на нас залаяли здоровенные овчарки. Каждый раз испытываю досадный стыд и мучительную неловкость, шагая по этим коридорам. Немало народу попало сюда в результате моих трудов, но от этого не легче — всегда кажется, что мы работаем плохо, что все, кому надлежит здесь сидеть, еще сюда не попали…
У входа сержант препоручил нас молодому лейтенанту. Тот провел нас по длинному коридору с нумерованными дверями, мы миновали три препятствия в виде глухих решеток — при каждой имелся надзиратель со связкой магнитных ключей и «Штарком» через плечо, — спустились в полуподвал и вошли в маленькую комнатку с прикрепленными к полу столом и табуретками. Лейтенант жестом пригласил нас сесть, четко козырнул и вышел.
— Вам обязательно нужно, чтобы я присутствовал? — недовольно спросил Зипперлейн.
— Вы же печетесь о секретности, — сказал я. — Посудите сами: какой-то инспектор остался с подследственным, а комиссар ждет под дверью. Несуразица, а?
Он не нашел, что ответить, присел и зябко поежился. Ничего, подумал я. Происходящие вокруг чудеса — еще не основание для того, чтобы опускать руки и жаждать отставки…
Ввели подследственного. Мужчина несколькими годами старше меня, светловолосый, с аккуратной шкиперской бородкой. При других обстоятельствах производил бы впечатление приятного, обаятельнейшего человека, души компании, хорошего семьянина и любящего мужа — каким он и был до недавнего времени, судя по досье.
— Садитесь — сказал я ему. — Конвой свободен.
Зипперлейн откинулся к стене и прикрыл глаза — ах ты, сукин кот с тридцатилетним стажем…
— Садитесь, — повторил я. — Курите?
Он сел, положил на стол большие сильные руки и с гримасой принял от меня сигарету:
— Как в кино… Кто вы такой? Все вроде записали…
— Инспектор, — сказал я. — Хочу задать вам несколько вопросов.
Глаза у него были не просто отрешенные — какая-то немыслимая пустота, не отражавшая ни света, ни меня, склонившегося к нему, ничего.
— Какие могут быть вопросы? — сказал он. — Я во всем сознался, я психически нормален и требую, чтобы меня повесили.
— За что вы убили свою жену?
— Поди вы! — Он отвернулся. Я встал, обошел стол и навис над ним, вплотную к нему:
— Тамп, что произошло с вашим будущим ребенком? (Он вздрогнул и сгорбился еще больше, и я понял, что взял след.) Что случилось с вашим будущим ребенком? Вы ведь ее убили из-за ребенка? Я знаю, что из-за ребенка! Ну! Тамп!
— Да при чем тут! — зло крикнул он, глядя на меня снизу вверх. — Она мне изменяла, вот что!