Дождь прольется вдруг и другие рассказы
Шрифт:
Робби подумал, что Макнейр над ним насмехается, но несколько недель спустя выяснилось, что Макнейр действительнообсуждал этот вопрос с чиновником. Ответ был следующим: в 1999 году, когда закончатся основные реставрационные работы, департамент рассмотрит возможность заказать «художественное оформление» церкви.
— Так это же будет уже в следующем веке, — возразил Робби.
— Проект тысячелетия, — ухмыльнулся Макнейр. — Может, посчастливится разжиться деньгами от лотереи.
Ноябрь подходил к концу, когда Робби наконец собрался с духом и пригласил Катриону. Макнейра
Катриона стояла в трансепте, волшебно подсвеченная одной из сильных переносных вольфрамовых ламп. Она прошла по всем проходам, робко осмотрела алтарь, и все время возвращалась на это место и замирала, глядя вверх на потолок.
— Что это такое? — тихо спросила она Робби, но не показала рукой, будто забыв, что у нее есть руки. Робби последовал за ее взглядом вверх в воздух и тоже уставился в потолок.
— Ты имеешь в виду вот эти углубления в потолке с орнаментальными панелями? Они называются кессоны.
— Какая красота, — проговорила Катриона.
— Это, наверное, единственный хорошо сохранившийся декоративный элемент, — вздохнул Робби. — Все остальное надо либо реставрировать, либо заменять.
— Но ты же сделаешь это, правда, Робби? — спросила она.
— Конечно. — Он улыбнулся немного нервно, потому что она произнесла это так, словно просила его дать в некотором роде торжественную клятву.
Возможно, заметив его растерянность, она указала на сводчатые арки, сходящиеся над трансептом, и спросила, как называются изгибы под ними.
— Этот? Кажется… пах, — ответил Робби и покраснел.
Спасая ситуацию, Катриона поспешила задать первый пришедший ей в голову вопрос.
— Тебе не кажется, что Дева Мария выглядит так, будто ей на голову упал большущий блин?
Приближалось Рождество, когда от доктора Проссера пришли печальные вести. К сожалению, финансирование на следующий год не утвердили. «Наверху» произошли перестановки, и проект «заморозили».
Узнав об этом, Робби невольно опустился на стул, у него было ощущение, что ему в кофе подсыпали сильнодействующий и, возможно, даже смертельный яд. Макнейр смущенно пожал плечами, как бы говоря, что так уж оно бывает в этой жизни. Но Робби успел полюбить Святую Хильду. Ему было все равно, к какой конфессии принадлежит церковь, все равно, ходил ли сюда кто-нибудь кроме него. Просто он чувствовал свою ответственность перед этим зданием.
В последний день контракта Макнейр и Робби собрали последнее оборудование, упаковали инструменты. Церковь запрут на год в ожидании очередного полумиллиона. Пока же оставалось только молиться, чтобы ее не разрушили естественные стихии или вандалы. Макнейр уехал, а через час явилась Катриона. Она и ее парень печально прошлись еще один, последний раз по помещениям. Робби накинул защитный чехол на все еще непокрытую голову Девы Марии. Закутанная с головы до пят, она напоминала привидение на Хэллоуин.
В завершение Робби поднялся наверх и запер двери хоров. Затем он вернулся проводить Катриону к выходу и тут заметил, что чехол, наброшенный на статую, наполовину сполз. Он остановился, пригляделся и чуть не задохнулся от изумления. Чехол был искусно задрапирован мягкими складками и обрамлял лицо Девы Марии с удивительной элегантностью: вполне достойно творений Микеланджело.
— Это ты сделала? — спросил Робби Катриону.
Она непонимающе взглянула на него, затем, прикрыв рот руками, прямо-таки
— Ты еще многого не знаешь о женщинах, — лукаво улыбнулась Катриона, уводя его к церковным дверям.
Задержавшись на секунду, Робби глянул статуе прямо в лицо и повелительно поднял указательный палец.
— Стой и не двигайся, — приказал он, — пока я не вернусь.
Красная бетономешалка
(пер. Е. Костюкова, ред. А. Соколинская)
Наверху чужой мужчина рылся в ее вещах.
Она слышала, как, устало поскрипывая, выдвигаются и задвигаются ящики комода.
— Не насильник — и то хорошо, — подумала она.
Наверху зазвенело — судя по всему, он добрался до шкатулки с украшениями. Ее слух обострился настолько, что она могла по звуку отличить свое обручальное кольцо от маминой брошки.
Звяканье не прекращалось: должно быть, он перебирал украшения, чтобы взять самое ценное. Странно, зачем он это делает? Почему не возьмет все сразу и не разберется потом? Она уже готова была подняться на второй этаж и помочь ему. Объяснить, что ее бывший муж ходил к оценщику, чтобы застраховать драгоценности, и что список лежит в шкафчике под карандашами и ручками, а шкафчик стоит в столовой. Она была рационалисткой, и ее раздражало бестолковое поведение этого человека, терявшего драгоценное время на возню с кулонами и кольцами. Ведь в любой момент в дом могла ворваться полиция: все-таки был выстрел.
Вор протопал вниз по обитой ковром лестнице. Послышался шорох мягкой кожаной куртки — он свернул в кухню. Очевидно, теперь он рассуждал более трезво: многие хранят денежную заначку на кухне — в банке или в ящике стола. Многие, но только не она.Он рылся в ящиках, переставлял посуду на полках, и она с удивлением обнаружила, что различает все производимые им звуки: вот тренькнула кастрюля из нержавейки, приглушенно бухнула чугунная кастрюля, брякнули зацепившиеся друг за друга вилки, задребезжали ложки. Она слышала даже, как он чиркнул ногтями по пластмассовому поддону для столовых приборов, или, может, ей это только показалось? Ну, конечно, показалось! А сейчас лязгнул зазубренный швейцарский нож, которым она обычно резала лук и помидоры, он и его вытащил. В егоруках этот нож — смертельное оружие. Он что, собирается вернуться и зарезать ее?
Не похоже. Ведь он ее уже застрелил.
Теперь он шарил на полках со специями, потрошил пачки кофе, пакеты с макаронами. Бестолочь. Того и гляди нагрянет полиция, а он ползает на коленях, вынимает из-под духовки формы для выпечки, которыми она не пользовалась, наверное, сто лет. Парень безнадежен, но помочь ему она не в силах. Она хотела переменить позу, однако тело не слушалось. Таз, вывернутый к грудной клетке под прямым углом, видимо, смирился со своим новым положением. Более неприятным казалось то, что ее глаз был всего в доли миллиметра от набухающего кровью ковра — еще чуть-чуть, и стоящие торчком ворсинки вопьются в роговицу.