Дождаться утра
Шрифт:
— Смолишь, Андрюха? Давай трохи пособлю…
Молча передаю ему коловорот. Василий Афанасьевич тоже молчит, видно, давая мне время справиться с подступившими слезами, а потом вдруг весело предлагает:
— Знаешь что, Андрюха, переходи-ка ты в учетчики.
Я растерянно смотрю на него, а он, хитровато улыбнувшись, продолжает:
— Ей-богу, переходи… А-а?
— А что учитывать? Вале и то делать нечего.
Валя — наш колхозный бухгалтер. Она дважды в неделю приезжала в бригаду и записывала нашу горе-работу.
— Что Валя, нам нужен
«А что? Это, пожалуй, мысль, — обрадовался я. — Возьму и уйду. Надоело мыкаться с моим трактором-развалиной».
— Давайте попробую… — как можно равнодушнее сказал я Василию Афанасьевичу.
Но тут же подумал: «Почему именно мне предложил бригадир эту должность? Может быть, потому, что я был из города, а всем городским почему-то подыскивали работу „поинтеллигентнее“. Если так — откажусь».
Но когда я спросил об этом у Василия Афанасьевича, он ответил:
— Не валяй дурака. При чем тут город. Твой трактор простаивает, ребята работают. Не буду же я их срывать! — И, сунув мне в руки сажень, добавил: — Иди замеряй пахоту.
С того дня каждый вечер, вскинув сажень на плечо, я шел в поле.
15 апреля мы весь день с Викуловым ремонтировали трактор, а вечером допоздна я пробыл в поле, замеряя вспаханные делянки. Василий Афанасьевич, как он выразился, «натаскивал меня на учетчика».
Трактористы прекращали работу только с наступлением полной темноты. А если вечер выдавался лунный и «ладили» — хорошо работали — трактора, то и прихватывали ночь. И тогда мне приходилось замерять работу на ощупь. Трактора уйдут на стан, а я еще битый час, а то и полтора спотыкаюсь по вывороченным плугами глыбам, кручу в руке сажень, считаю гектары. Конечно, все это можно было бы делать и днем, ведь то, что вспахано вчера, легко отличить от сегодняшнего, но наш Василий Афанасьевич любит во всем порядок. Каждый вечер, после ужина, перед тем как трактористы отправлялись спать, он проводил пятиминутки. И я должен был докладывать о выполненной за день работе.
В тот вечер я спешил на стан. Вчера про меня забыла наша кашеварка Оля. Василий Афанасьевич ругал ее немилосердно, она даже заплакала, но мне пришлось отправиться в свой закуток на нарах с пустым желудком. И хотя сегодня утром Оля восполнила мою потерю, наложив мне полную чашку затирухи, [11] я боялся, что про меня опять забудут.
У разбитого комбайна, который стоял здесь с лета сорок второго, с тех пор, как начались бои в этих местах, меня встретил дружок Васька Попов, который тоже вернулся в город и попал в одну тракторную бригаду со мной.
11
Затертая на воде и сваренная мука.
— Скорей, тут из райкома комсомола приехал. — Он даже задохнулся. — И наша Валька с ними. Дед тоже здесь…
До землянки оставалось
Под двумя закопченными котлами, наполовину врытыми в землю, чуть теплился огонь. Вокруг сидели почти все наши трактористы и прицепщики. Шел обычный ленивый разговор, какой ребята затевали перед ужином, чтобы скоротать минуты ожидания своей порции. Люди перебрасываются фразами, даже хохочут, подшучивая друг над другом, а все их мысли там, у котла, с блаженно булькающей затирухой.
Весенний день — как год. А едим горячее два раза — рано утром и вечером. В обед Оля с сыном Юркой разносят пахарям молоко и хлеб — землистые брусочки, из которых торчат белесые плевелы ячменя и овса или сыплется темно-красная шелуха проса. Трактористу пол-литра молока и триста граммов хлеба, прицепщику — стакан молока и двести граммов. Это наш рацион хлеба на день.
Меня словно кто приклеил к Олиному котлу, не могу оторвать глаз. Сел у огня и онемел. Разговор оборвался. Все повернулись к нам. Викулов смотрит волком, словно мы вырвали у него кусок изо рта. Отвернув сердитое лицо от тлевших под котлом углей, он недобро бросил:
— Шляетесь, а тут из-за вас голодом морят… Чего расселись, идите в землянку, комсомольцы…
Я так устал за день и мне так хотелось есть, что не было сил ответить Халиму.
— И когда его только выгонят, — простонал Васька, когда мы отошли.
— Выгонишь его, он сегодня из утиля магнето собрал и говорил Деду, что ЧТЗ можно пустить…
— От гад!.. — восхищенно прошептал Васька, но тут же добавил жестко: — Я бы все равно выгнал.
— А трактора стояли бы в борозде?
— Не стояли… Вон Мартынок не хуже.
— Мартынок не механик, да и ненадолго он к нам…
— Все равно выгнал бы, — упрямо повторил Васька, — с ним же никто работать не хочет.
— Ты брось, он сегодня утром кровью харкал. Пошел вон туда за комбайн и целый час лежал.
Васька не ответил. Подошли к землянке. Дверь закрыта. На порожке, прислушиваясь, сидел Шурка Быкодеров. Хотя мы молчали, он предостерегающе поднял руку.
— Тише, вы… со Славкой толкуют. — И, нервно хохотнув, добавил: — Они его спрашивают, а он молчит. Потеха, выездное бюро называется, а выездной-то только Гриша, а те все наши.
Действительно, Славкиного голоса не было слышно. Малиново звенел Гришин голос, что-то говорила Валька, и басил Дед, а Славка молчал.
— Биографию он уже рассказал, — порывисто повернулся к нам Шурка. — Ровно пять слов выдавил. Теперь вопросы пошли. Только все это пустые хлопоты. Не на такого напали. Умрет, а не скажет.