Дождливой осенью

Гуляшки Андрей

Занавес подняли лишь около девяти часов.

Сельские руководители задержались на заседании правления, и поэтому начало отложили. Они пришли возбужденные, шумно споря между собой, — им не удалось прийти к решению по последнему вопросу повестки дня. Разговор шел о бороновании озими. Одни были «за», а другие — «против». Оба лагеря продолжали спорить, даже когда подняли занавес и наиболее нетерпеливые из публики стали шикать на них.

Представление начал девичий хор читалишта. Девушки вышли в национальных

одеждах, и маленькая сцена сразу расцвела, как цветник. Там были настурции, маки, ноготки, а кое-где и пышные розы. Конферансье, стройная девушка с русыми косами и блестящими глазами, объявила программу; дирижер, местный учитель пения, сдержанно взмахнул рукой, и концерт начался.

Хмурое лицо Аввакума стало проясняться. Чистая, незатейливая мелодия увлекла его в широкие, серебристые просторы, залитые мягким солнечным светом. Звенели бубенцы, певуче перекликались колокольчики; среди пологих зеленых холмов белели далекие стада. И над этим миром звуков и красок неслась песня свирели — то игривая, как поток, то мечтательная, как старая сказка о давно минувших временах.

Затем последовали сольные песни, дуэты, а самодеятельный танцевальный ансамбль лихо исполнил свадебное хоро.

Аввакум и его коллеги горячо аплодировали, но остальная публика не разделяла их восторга — исполнители были им хорошо знакомы, а часто повторяемый репертуар уже примелькался. Поэтому все затаили дыхание, когда на сцене появился Асен. В руке у него была потертая, с помятыми полями шляпа неопределенного серо-коричневого цвета, похожая на большой подгоревший блин. Асен повернул шляпу дном к публике и спросил:

— Есть ли что-нибудь внутри?

— Нет, — почти хором ответили пять-шесть голосов из задних рядов.

— Смотрите хорошенько, — посоветовал Асен.

Он встряхнул шляпу, натянул ее на локоть и снова повернул дном к публике.

— Есть что-нибудь внутри?

— Послушай, до каких пор ты будешь спрашивать? — сердито пробурчал из середины первого ряда бригадир полеводов Михал. Он был не в духе, потому что председатель запретил ему бороновать озимь.

— Весьма сожалею, — сказал Асен. — Зрение у вас неважное.

Он повернул шляпу дном книзу и вынул из нее вышитый женский платочек, головку лука и ручные часы с ремешком.

— Что я вам говорил? — обратился он к онемевшей публике. — Неважное у вас зрение! А еще сердитесь…

Зал загрохотал — люди кричали, топали, аплодировали.

— Бис! — вопил кто-то из задних рядов.

Бригадир первой полеводческой бригады смущенно улыбнулся и начал протирать глаза.

Занавес опустился, а когда снова поднялся, все увидели посреди сцены высокий круглый столик на трех ножках. Тотчас же появился Асен — он нес в руках довольно увесистый и объемистый сундучок. Поставив его на стол, он вздохнул с облегчением и отер лоб. Видимо, ноша была нелегкой.

Сам по себе сундучок не производил особого впечатления. Все видели, что он заперт на самую обыкновенную железную задвижку.

Переведя дух, Асен обратился

к публике.

— Товарищи, — начал он, — этот номер только для зрителей с крепкими нервами. Если среди вас есть впечатлительные особы, то пусть они немножко прогуляются. Итак, все видели, что я поставил на столик сундучок. Вы, наверное, не сразу поверите, что в сундучке спрятана человеческая голова. Настоящая человеческая голова. Сейчас я открою крышку, и вы сами убедитесь. Вот!

Эффектным, точно рассчитанным жестом он откинул крышку. По залу пробежал тревожный трепет. Какая-то женщина вскрикнула, где-то в середине зала расплакался ребенок.

В сундучке действительно оказалась человеческая голова! Мужская голова, зловеще посиневшая, с закрытыми глазами. Она немного напоминала голову кинооператора. Но оператор был безусый, а у головы торчали в стороны огромные, лихо закрученные усы, как когда-то у борцов тяжеловесов. Короче говоря, вид у головы был жуткий.

— Может быть, кто-нибудь из вас подумал, что это голова восковая. — продолжал Асен. — Конечно, каждый волен думать, что хочет, но истина лишь одна: то, что вы видите, — живая человеческая голова.

— Рассказывай своей бабушке, — воскликнул председатель. Он все еще злился на бригадира первой полеводческой, который нажимал на него с боронованием озими.

— Извините, — сказал Асен. — Один из ваших товарищей уже осрамился со шляпой, а теперь вы слишком поспешно судите о голове.

— Этот товарищ осрамится и с боронованием, — пробурчал председатель, — но на этот раз я не поддамся, пусть так и знает!

— Цыплят по осени считают! — тотчас отозвался бригадир. Асен поднял руку.

— Прошу внимания! Даю слово голове в сундучке. Как видите, я стою в стороне.

В этот миг голова открыла глаза и басовито прокашлялась.

— Ой, мамочка! — взвизгнули разом несколько женщин.

Наступила суматоха, зал гудел как улей. А голова уставилась в черноглазую, грудастую деваху во втором ряду и бесцеремонно подмигнула.

— Ей, Радка, тебе подмигивает этот вурдалак! Тебе! — вскричала, обернувшись, худенькая жена бригадира Михала и так завизжала, что жилы на шее посинели.

— Прошу тишины! — крикнул Асен. — Вы видите, что у этой головы нет ни тела, ни диафрагмы, ни прочих подробностей, но она может говорить и рассуждать не хуже вас. Пусть те, кто думает, что их морочат, задают ей любые вопросы — она будет отвечать, как живая голова.

— Как твоя фамилия? — спросил кто-то.

— Бестелов, — спокойно ответила голова.

— О господи, свят, свят! — охнула и закрестилась какая-то старушка.

— Постойте, — крикнул бригадир Михал; он приподнялся, прокашлялся: — Я задам ей вопрос. Скажи-ка: как лучше сажать кукурузу — рядовым или квадратно-гнездовым способом?

— Только квадратно-гнездовым, — ответила голова категорическим тоном. И, повысив голос, выкрикнула: — Механизаторы, внедряйте квадратно-гнездовой способ — залог вашего светлого будущего.