Дознаватель
Шрифт:
Она спокойно ответила:
— Да. Сейчас поедем и заберем мальчика. С врачами я сама договорюсь. У меня клиентка есть. Не откажет. Детский врач. Но почему в больницу нельзя?
Я не соображал, что ответить. Непростительно замялся.
Выдавил из горла:
— Понимаете, Полина Львовна, время такое. Люди напуганы. Есть к тому основания, обсуждать не будем. Но факт налицо. Вы ж сами газеты читаете.
Она подняла голову и оттуда, вроде с недостижимой для меня высоты, глянула на меня. А я возле двери и стоял на весь свой рост. Но
Потом тихонько с присвистом и говорит:
— А, ну конечно. Там же ж эти, как их, в белых халатах. Евреи. Как же. Знаю. Не волнуйтесь, Михаил Иванович, дорогенький. То врачи. Они ж обученные жизни лишать. А я и не врач, и никто подобный. Я сама мамашей была. Еврейской мамашей. Я, можно сказать, просто еврейка без халата. Без белого, по крайней мере. Вы ж цвета хорошо различаете? Какой на мне?
Она погладила себя по расшитому шелку от груди вниз и на толстой ляжке сжала пухлый кулачок.
И этим пухлым своим кулачком припечатала:
— Что, сгодилась жидовка?
Я без обиняков ответил:
— Сгодилась. Когда ребенка спасаешь, все сгодятся.
Она отвернулась. Так резко, что стул от натуги скрипнул.
И голос ее, другой, не гадский, каким она обычно ко мне обращалась, сказал:
— Да. Когда детей спасаешь — все сгодятся. Все.
Лаевская собралась в момент. Она — на автобусе, как раз подъехал к остановке по пути, — к Любочке, я ловил машину, чтоб транспортировать Иосифа с Коцюбинского на Пять Углов.
Когда ехал домой за мальчиком и Лаевской, подумал, что спорол горячку. Можно было из дома отвезти Иосифа в больницу, а Любочке сказать, что к Лаевской.
Но тут же понял — номер пустой и он не пройдет. Любочка захочет проведать, хоть разок — и что? Нет, я поступил правильно. Жалел, что в порыве выдал Любину беременность, но в целом — правильно.
Лаевская все сделала, как обещала. И я — как обещал.
Решили с ней, что приходить буду не каждый день и смотреть на мальчика издали, чтоб самому на всякий случай не явиться переносчиком заразы.
Лечение шло хорошими темпами — как положено в природе подобных вещей.
Усиленное питание, лекарства, уход Лаевская взяла на себя. Я, конечно, собирался все до копейки ей вернуть из ближайшей получки.
Она так и сказала:
— Отдадите. У меня пока хватит. Не хватит — у Евочки возьму.
Имела в виду Еву Воробейчик.
Я машинально спросил, чем занимается Ева, откуда у нее доходы на новом месте, устроилась ли она на работу.
Полина Львовна в двух словах описала, что Ева пошла на обувную фабрику, туда, где работала Лиля, и даже заняла ее место на конвейере.
Я кивнул:
— А, тоже «кашу» на колодку намазывает. И что, густая «каша» или, как всегда, комками с трухой выше нормы?
Лаевская не упустила:
— Откуда
Я промолчал. На провокационные вопросы отвечать нельзя. Никогда нельзя. Мало ли, откуда я знаю. Я, между прочим, много чего знаю.
— Вы, Полина Львовна, если забыли, так я вам напомню, что я лично следствие вел по делу Лильки. И на фабрике бывал. И с коллективом говорил. И весь рабочий процесс смотрел. И заготовки с конвейера в руки брал, запачкаться не боялся.
— Что вы, что вы! Я вас задеть не хотела. Сказалось и сказалось. Евочка тоже много с товарищами Лилечки беседует. Они ей много чего рассказывают как сестре покойной. Вам не интересно? Могу поделиться. Или Евочка сама вам расскажет. Не хотите?
Чтоб пресечь ненужные продолжения, я сказал:
— Когда время придет, сам спрошу. И она мне как миленькая выложит. И коллектив еще раз опрошу, если сочту нужным.
Лаевская вытянула руки вверх и руками замахала. Рукава халата задрались высоко. Я заметил, что руки от локтей вниз у нее еще больше потолстели и немножко обвисли. Она руками часто при разговоре трясла по-всякому. Не заметить было невозможно. Да, женщина уже не молоденькая. А хорохорится. Жалко ее, а что сделаешь.
Мысленно отвлекся на секунду.
А Лаевская гнула свою линию:
— Ой, что вы разозлились, и Лилечку грубо вспомнили — «дело Лильки»! Она вам не Лилька, а Лилия Соломоновна Воробейчик, убитая преступным образом на дворе собственного жилища среди белого дня. — Начала вроде шуткой, а закончила плохим тоном. Плохим.
Я строго взглянул на нее и предложил:
— Полина Львовна, вы на фоне больного ребенка находитесь. Давайте про ерунду не отвлекаться.
Она тут же переменила лицо, начала рассказывать про Иосифа.
Прощались душевно. Я пообещал явиться через день, но если что, немедленно просил сообщить мне по рабочему телефону.
Лаевская кивнула в сторону бумажки, заткнутой за трельяж, там был записан мой рабочий телефон:
— А как же, помню, помню. Не волнуйтесь.
Заходил я к Полине Львовне с раннего утра, а в обед раздался звонок. Но не от нее.
Звонила Ева Воробейчик.
— Михаил Иванович, ой, приезжайте скорей, объяснять некогда, скорей!
Я даже не спросил — куда ехать? Понял — к Полине Львовне.
Наш хлопец на мотоцикле подкинул в момент.
Забегаю в хату — там целое сборище. Зусель Табачник, Довид, Ева Воробейчик, Малка Цвинтар. Галдят по-своему.
Я крикнул поверх них:
— Всем молчать! Где ребенок?
Они замолчали, как застреленные.
В тишине заговорила Ева:
— С ребенком все в порядке. Он спал. Сейчас, наверно, уже не спит, играется. С ним Полина Львовна.
Вступил Довид:
— Евка, молчи, дура! Тут твоего дела нету. Я — законный дед мальчика. А вы все никто. Я буду говорить.