Дознаватель
Шрифт:
Однажды он увидел Евсея, который прогуливался с этой дамочкой в неположенном месте — возле Еловщины, где начинается лес. Причем гуляли они близко под ручку, фактически вплотную. А Басин в лесу находился по делу: с неким товарищем воровали древесину на дрова по договоренности с лесником. В сложившихся обстоятельствах Басин не мог себя обнаружить и отложил выяснение до удачного случая в спокойных условиях.
Встретил Евсея с работы и спросил, или у него есть совесть. Растерянный Евсей ответил: имеется. Басин спросил, как же при наличии совести муж его Бэлки гуляет с чужой женщиной под ручку от посторонних глаз в лесной
Евсей смекнул, что тесть настроен скандально, и заверил, что получилась роковая ошибка. Дамочка — есть негласный сотрудник милиции, и у них в лесу состоялась явка. Но говорил сбивчиво и без напора. Тянул подальше от здания милиции и оглядывался, вроде его режут на месте.
Басин сделал вид, что поверил. Но в душе переживал.
Евсей уезжал с заданиями в районы Черниговской области. Иногда с ночевкой. Всякий раз Басин это внутренне отмечал, имея в виду свои подозрения. Оценивал с новой силой совместную жизнь дочки и зятя. Особенно по ночам, когда оставался в их доме. Для чего устраивал так, что засиживался до глубокой темноты, и ему стелили на полу. Довид прислушивался, ловил свидетельства отношений между Евсеем и Бэлкой, тактично засыпал, когда кровать начинала под ними ходить ходуном.
Наконец Довид пришел к выводу, что у них все идет надлежащим чередом. С тех пор на эту тему царило строгое молчание.
Довид продолжил так:
— В сорок восьмом — сорок девятом, правда, Евсей стал крепко выпивать. Я подсел до него с разными своими мыслями. Говорю, как положено, шепотом. Так и так. Люди рассуждают на интересную тему. С сорок восьмого года говорят, говорят. Думали, до кого надо дойдет, а не дошло. Или дошло, но в сильно неправильном виде. Теперь из-за этого гонения. Получается разрез с еврейским народонаселением по линии партии-правительства. Ходили слухи среди евреев, что всех их гамузом отправят в только что образованное государство Израиль. В мире неспокойно. Империалисты и так далее. Если опять война — на евреях отыграются с новой силой, потому что не всех же поубивали. А советское государство ощущает ответственность за своих граждан, хоть и евреев, и потому рассматривает вопрос, чтоб их отправить куда-нибудь. Если возникнет в ходе новой неизвестно с кем войны необходимость большой эвакуации масс, так хоть за евреев будут спокойные. А потом, когда в мире все окончательно уляжется, вернут всех обратно по прежним местам жительства. Мне Зусель рассказывал. Он по еврейским домам ходит, слушает людей. Люди недоумевают. Теперь получается неразбериха. То вроде хотят собирать евреев для оживления, то опять сворачивают. Я не от себя излагал, я Зуселя повторял. Еще Зусель сказал, письмо напишет на самый верх.
Евсей зыркнул на меня — спьяну, конечно, — и заорал: «Куда на самый верх? Что он людей баламутит? Что он выспрашивает? Он людей может под статью подвести».
Я говорю Евсею: «Какую статью, Израиль пойдет по коммунистической дороге. Это всем известно. Его империалисты не развернут. Евреи всегда впереди революции. Все знают».
Евсей опять мне орет: «Дурак ты старый, тебя и развернут, и свернут, вроде гармошку, ты только пернешь! Государство — не для того, чтоб ответственность ощущать, а чтоб быть». Я понял так, что евреев будут гонять в союзном масштабе.
Вот такой был единственный раз противоречий Довида с Евсеем. Но так как к семейной жизни это касательства не имело, Довид внимания не
До смерти Евсея, до его похорон, Довид видел Лаевскую несколько раз. Случайные столкновения на базаре не считаются.
А считается следующее.
Она прибежала под темноту к Евсею — Довид как раз остался ночевать. Вызвала Евсея из дома на двор и долго с ним говорила на повышенных тонах. Когда Евсей вернулся, был весь красный и злой.
Я спросил, когда примерно состоялась встреча.
Довид быстро ответил, как по писаному:
— Восемнадцатого мая пятьдесят второго года.
Я от неожиданности подскочил. День смерти Лилии Воробейчик.
— Почему запомнил? Быстро отвечать!
Довид испуганно промямлил:
— Что ты на меня кричишь? Ты ж не в милиции. Сам сказал. Запомнил, потому что в этот день малой Ёська имел день рождения. Народился он восемнадцатого мая пятидесятого года. Я всех своих внуков отслеживал, как рождаются.
— Дальше?
Дальше не получилось. У Довида какая-то резьба сорвалась. Я вовремя заметил, что он стал качаться, и придержал его в надежном положении.
В какие глупости человек верит! Не влазит в нашу действительность. И в газетах пишут — а не влазит.
— Ладно, Довид. Сима обед сготовила. Или ужин. Поедим. Буди Зуселя.
Зусель очнулся сам. Встал, пошел к Малкиной могиле, постоял минуту. И двинулся в сторону нужного направления.
Он шел, как маяк. Кладбище большое. Старое. Лет за триста много скопилось. Сколько тут евреи жили, за столько и образовалось.
В доме никого не было. На столе — накрытый рушником чугунок, миски.
Зусель отказался с порога, помотал головой и поплелся за занавеску.
Я отметил с сочувствием:
— Голодовку объявил? Насквозь худой, куда еще?
Довид объяснил, что у Табачника кошер, а Сима не соблюдает. Все одним ножом кромсает. И сало принесла. И кровь с курицы до конца не спускает. Малка старалась. Зусель в ней был уверен. А за Симой ходит, пальцем тыкает. А толку нету. Еврейская старушка по соседству носит ему свой хлеб, сухари. С водой пьет из своей чашки.
— Мне казалось, до конца с глузду съехал наш блаженненький. А он рассуждает. Удивительно.
Довид развел руками.
— Вот ты и сало кушаешь, и прочее. Быстро опять переучился. Вы ж тут с Зуселем синагогу устроили. И хлопцев учили по книжкам.
— А-а-а-а. Не помогло мне. Только хуже стало. Читаю, читаю — все неправильно в жизни делал. Нету сил осознавать.
Я терпел, пока не закончили обед.
Потом сказал шепотом, чтоб угодить Довиду:
— Пошли. Далеко?
— Далеко.
Довид вел меня огородами, потом через колхозное поле, потом через лесок, потом через железную дорогу. Я шел за ним и обдумывал.
И надумал.
— Стой! Довид, стой смирно! Повернись! Лицом!
Довид замер.
— Довид, куда ты меня ведешь? У меня оружие. Подумай, Довид.
Довид медленно повернулся, и еще даже и не повернулся, а на половине вздоха закричал:
— Пришли, гад!
И кинулся на меня. С финкой. Я узнал свою финку. Из сидора моего. Я на Лаевскую грешил. Я на Суньку думал. А это Довид.