Дозоры.Сборник. Книги 1-10
Шрифт:
– Семушка, кто это был?
Семен Модестович Дягиль, агроном колхоза «Светлый путь», приглушенно чертыхнулся. Как ни старался он утишивать своего позднего гостя, как ни шептался с ним почти беззвучно в боковой комнатушке, а дверная щеколда напоследок все-таки звякнула, разбудив мать. «Сказать, что послышалось ей? – размышлял он, неторопливо входя в горницу, настырно пахнущую лекарствами. – Нельзя, обидится».
– Это ко мне, мама, по работе, – нехотя соврал он. – Как ты себя чувствуешь?
– Не врач был разве? – с сомнением уточнила она. – По походке вроде врач.
– Тебе показалось, – с терпеливой улыбкой ответил
С подушки на него внимательно смотрели большие влажные глаза, и самая страшная мука заключалась в том, что глаза эти все понимали, все знали. Насколько проще жилось Семену Модестовичу, когда мать от слабости или под воздействием препаратов впадала в забытье! Каким малодушным он себе казался, когда украдкой вздыхал от облегчения, едва мать засыпала без стонов и метаний! Он сильный вообще-то, сильный и терпеливый, он готов сражаться с ее немощью, с ее болью, он все сделает, во всем поддержит, и только вынести взгляд больших умных глаз с каждым разом становилось все труднее.
Тусклый электрический свет неожиданно ярко отражался от стеклянных боков разнокалиберных пузырьков и бутылочек, шприцов и ампул, его желтизна разлитым подсолнечным маслом пропитала пододеяльник и наволочку, беленую стенку печки и страницы раскрытой книги.
– Почитать тебе? – встрепенулся Семен Модестович, схватившись за книжку, будто за спасительную соломинку: уткнуться в мелкий шрифт, увлечься сюжетом – лишь бы был повод не смотреть в глаза матери!
– Семушка, ты только не обижайся! – прошелестел слабый голос. – Ты, пожалуйста, сделай, как я прошу.
Пошла волной гладь одеяла, нарушая связь с реальностью. Лежала на подушке голова: выпуклый белый лоб, завиток волос, прилипший к щеке, бисеринки пота над верхней губой, сильный подбородок. Ниже, под одеялом, фигура матери истоньшалась настолько, что казалось, будто там и нет ничего, будто некогда сильное, женственное тело уже растаяло, будто голова – это все, что осталось. И когда гладь начинала шевелиться и встопорщиваться, всякий раз Семен Модестович ощущал мгновенный укол ужаса.
Выпростав тонкую прозрачную руку, мать извернулась и вытащила из-под подушки скомканную засаленную четвертушку тетрадного листочка в клеточку. Семен Модестович порывисто встал, опрокинув пару звякнувших пузырьков.
– Опять! – с ненавистью воскликнул он, не стыдясь своего шумного гнева.
– Семушка!
– Мама, ну, ты же современный человек! Ты образованный человек, учитель! Как ты можешь?! И я… Вот за что ты меня так опозорить хочешь? Я уважаемый специалист, профессиональный исследователь, в некотором роде – ученый! Я, в конце концов, кандидат в члены партии! И ты хочешь, чтобы я потакал какому-то деревенскому, дремучему мракобесию?!
– Семушка!
Он тяжело дышал, она беззвучно плакала, отвернув лицо к стене и обессиленно уронив руку на пододеяльник.
– Кто только тебе это дал?! – в пятый, наверное, раз с тоской вопросил он, выдернул записку из слабых пальцев и вышел из занавешенного закутка.
Пружинисто прошелся по комнате, не глядя швырнул листок в печурку – на растопку сгодится! – похлопал себя по карманам, выудил пачку сигарет «BT». Вернулся к голландке, приоткрыл задвижку, чтобы дым вытягивало в трубу, уселся по-турецки, чиркнул спичкой, подкурил. Сизая струйка, будто живая, зазмеилась, потекла в теплое черное нутро печки. Семен Модестович прекрасно понимал, почему так бесится, почему сейчас сердит на весь мир, а сердце в груди так и переворачивается от жалости и нежности. Может, давно уже следовало уступить
Впрочем, медицина устами местного докторишки десятью минутами ранее во всем уже призналась сама.
Еще полгода назад, до морозов, когда мать старалась казаться бодрой, но во всем уже ощущалось беспощадное наступление болезни, он заставил ее лечь в городскую больницу на обследование. Диагноз не утешал, но лекарства, прописанные уверенной рукой, вселяли надежду, разноцветные бумажные и картонные упаковки радовали глаз мудреными названиями и легкомысленной леденцовостью содержимого. А потом мать сдала как-то сразу и безоговорочно, и перевозить ее куда-либо – например, в областную клинику, – стало опасно.
Местный докторишка разводил руками, но под напором «уважаемого специалиста» делал все новые и новые назначения. Семен Модестович даже в соседнее село ездил за тамошним медицинским работником – пусть тот всего лишь фельдшер, но парень, по слухам, толковый и молодой. Вдруг молодежь как-то по-другому сейчас обучают? Вдруг он знает какой-то такой факт или метод, который неизвестен врачу, окончившему институт лет пятнадцать назад? Все оказалось бесполезно. Молодой и толковый Владлен Михайлович, хотя ему и на своем участке наверняка забот хватало, собрался мгновенно и без лишних слов, всю дорогу терпеливо сносил неуютность машины агронома, холод, колдобины и ямы. Потом долго осматривал мать и еще дольше изучал историю болезни и опробованные способы борьбы с недугом, подробно зафиксированные в медицинской карточке. Увы, все, что смог посоветовать фельдшер, – это повторно сдать анализы, чтобы понять, насколько быстро и неумолимо меняется ситуация.
Три дня назад местный врач приходил, чтобы взять кровь, потом сам отвозил пробирку в райцентр, а сегодня ездил за результатами, о которых сообщил Семену Модестовичу десять минут назад.
Он никогда не мирился с поражениями. В любой, даже бытовой ситуации искал обходной путь, если прямой не позволял добиться нужного результата. Он и в работе шел до конца: разве кто-нибудь еще пару лет назад верил в его питомник? Смеялись над чудным новым агрономом, чуть ли не пальцем у виска крутили – а вот, пожалуйте! Из горстки с трудом добытых семян он вырастил особый вид быстрорастущих сосен, которые отродясь в этих местах не приживались! Лет через десять питомник превратится в настоящий хвойный лес – будет чем засеивать вырубки там, где тайга не смогла справиться с самообновлением. Вот и мать он во что бы то ни стало поставит на ноги! Из любви к ней, из упрямства, из привычки бороться до конца.
Но что делать, если предел уже наступил? Все средства испробованы, все обходные пути пройдены не по разу… Перелета до Москвы мать не переживет, приглашать какого-нибудь профессора бессмысленно, поскольку вместе с ним нужно будет везти целый самолет с оборудованием и персоналом…
Семен Модестович сунул руку в печурку, достал смятый листок, расправил на коленке. Кривым стариковским почерком с миллионом ошибок там была написана настоящая инструкция – обстоятельная, подробная, нелепая до судорог. Пойди туда-то, найди такое-то дерево, постучи три раза, положи в дупло вещицу больного, трижды поклонись и уходи, не оборачиваясь. На другой день будет тебе весточка, когда и где встречать остяцкого шамана. Он-де, шаман этот, многие сотни людей от смерти спас. Появится – не жадничай, расщедрись. К приходу его приготовь л’ам – низенький березовый столик – и алэл – фигурку старухи, покровительницы очага…