Драгоценная моя Драгоценка
Шрифт:
Пограничники, само собой, сграбастали нарушителей. И случилось невероятное – выгнали обратно: мотайте в свой Китай, и чтоб духу вашего здесь не было. Я хорошо запомнил, как Митя вернулся в Драгоценку. У меня дружок был, Витька Шароглазов. Он забегает к нам во двор:
– Ваш Митька вернулся!
Увидел нашего скорохода на улице, обогнал, спеша сообщить мне радостную весть. Отец на крыльце стоял, смотрю, у него слёзы на глазах. Думал, Митя, как и Ганя, исчезнет бесследно. После убёга Мити отец места себе не находил, корил себя, что не уберёг сына, не нашёл убедительный слов…
Двадцать дней пробыл Митя с друзьями в Советском Союзе… Пока решалась судьба перебежчиков,
Но Мите повезло. Думаю, НКВД сбой дал, не достал чёрные списки на Кокушиных, из которых явствовало, что дядя перебежчика – Семён Фёдорович – восстание поднял в тридцать первом, родной брат Гавриил и двоюродный Прокопий уже в лагерях с клеймом «политические», там же в ГУЛАГе двоюродный брат Артём… А, может, изменилось отношение к перебежчикам? Китай зароптал, жалко стало: народ уходит, оголяется приграничный район, если все побегут, кто будет держать северные территории. Дмитрия и его товарищей наладили пограничники обратно в Маньчжурию: идите вон, и чтоб больше вас не видели. После них так со многими поступали.
А за месяц до Мити наш двоюродный брат Николай Иннокентьевич, двадцать шестого года рождения, Прокопия родной брат, убежал за Аргунь. Я о нём уже говорил, его не отпустили обратно, но и дали всего три года, только за переход границы. Отсидел и жил после лагеря в Красноярском крае. О нём мы узнали, когда приехали в Советский Союз. Писем посылать в Трёхречье из лагеря он даже с таким «детским» сроком не мог.
Всего ничего «гостил» наш Митя в Советском Союзе, но когда в 1954-м родители засобирались в Россию, категорически заявил:
– Ни за что!
Ругань стояла дома несколько дней, война шла на смерть. И отца отговаривал. Хотел в Австралию.
Митя потом (умер, Царствие ему Небесное, в 2007 году) говорил:
– Павлик, я пожалел вас, отцу было уже пятьдесят, а вас у него четверо, ты, самый старший, в седьмом классе, Гале всего два года. Как вы в нищей стране будете жить?
Патриотизм Митин рассеялся за несколько дней, что провёл на погранзаставе…
Ух, как он коммунистов материл, Ленина… Жил брат в Кургане. Сына воспитал. Был случай, работал Митя на мелькомбинате простым рабочим, образование-то всего четыре класса, и попал в медвытрезвитель. Это середина семидесятых. У Мити натура: как подопьёт – говорил во сне. По полночи мог ораторствовать. И не отдельными фразами, нет, чешет, как с трибуны, связанно, пространно… И всегда материл большевиков… Тема номер один в пьяном сне. Целые монологи произносил. Над ним частенько подшучивали по этому поводу. В трезвом состоянии молчун, что спросишь – односложно пробасит, зато во сне, после того как примет стакан другой водки, как пойдёт выговариваться, выплёскивать накипевшее. Ганя смеялся:
– Митя, ты сегодня ночью прямо как Ленин на броневике».
– Хоть кто, только не Ленин, – смущался и возмущался Митя.
Забрали его в вытрезвитель. Отметили мужики день мукомола (получку) да Митя не рассчитал силёнок, денёк был явно не в его пользу, и загремел в весёлое заведение. Как сам говорил:
– Впервые в жизни отметился в вытрезвоне.
И раззвенелся по своему пьяному обыкновению среди ночи. Во сне произнёс горячую антикоммунистическую речь, богато унавоженную матами.
Утром лейтенант вызывает:
– Ты чё это, мать твою, нёс ночью?
Митя тоже не дурак:
– Откуда знаю? Пьяный в драбадан, за что и сграбастали ваши!
– Да за такие слова мало на Колыму упечь!
Митя тупо бубнит:
– Ничего не знаю, мало ли что с пьяных глаз человек во сне намолотить может. Работаю хорошо, на Доске почёта второй срок вишу.
Отбрехался.
Но двадцать пять рублей лейтенант с него слупил сверх оплаты за предоставленные услуги. Восемьдесят было в карманах у Мити, четвертную за политическую неблагонадёжность лейтенант конфисковал в свой карман:
– В следующий раз думай, когда спишь.
Митя рублей сто пятьдесят получал – в копеечку влетела ему пламенная речь.
ПРОПАСТИНУ ИЗ КРЕМЛЯ
Я раз в подпитии тоже, было дело, намолол. Срок бы не получил, не те стояли времена, но из института могли вытурить. Сначала из комсомола, а дальше автоматически из института. Учился на последнем курсе, приехал после каникул из Троебратного на неделю раньше, дома подзаработал деньжат, хотел в Омске ботинки да пальто на зиму купить. В институт заскочил и с Олегом Морозовым столкнулся нос к носу, из нашей группы парень. Олег из комитета комсомола выходит.
– О, Паша, привет!
– Привет!
Он на четыре года меня младше, я-то после армии в институт поступил. Никогда с Олегом близки не были, в одних компаниях не гуляли, тут предлагает:
– Слушай, у меня сегодня день рождения, пойдём ко мне отметим это дело. Родители уехали в дом отдыха в Чернолучье.
Купили водки, как сейчас помню, три рубля двенадцать копеек стоила. Я деньги даю, он:
– Нет-нет, ты мой гость!
Покупаю ему в качестве подарка килограмм самых дорогих шоколадных конфет. Жили Морозовы в центре, на набережной. Хорошая трёхкомнатная квартира. Мать, уезжая, борща Олегу наварила. По тарелке навернули под водочку. Колбаса, селёдка на столе.
После второй рюмки зацепились за политику. Меня понесло:
– Большевики воевали не за идею о всеобщем равенстве, а против России. Даже не против царя, а именно – против России!
Я знал это с детства, слышал, видел. Приехав в Советский Союз, на примере братьев, прошедших лагеря, понял окончательно. В армии много читал. Мне не нужен был ни Солженицын, никто. Олег талдычил, как по учебнику, о классовой борьбе, об угнетённых и угнетателях, социальной несправедливости. Я приводил примеры, как работала, воевала за Отечество моя родня, с каким сочувствием относились в Драгоценке к России. Прочитал ему строчки землячки Марины Чайкиной:
Там обычаи русские свято хранили –
В деревнях, вдоль прозрачных нетронутых рек.
И молился о благе великой России
В деревянных церквушках простой человек.
Вовсе не враги мы были Родине. И жили, как уже говорил, крестьянин с тридцатью головами скота считался малоимущим, он освобождался от поселковых налогов. Олег (Царствие ему Небесное, рано умер, до пенсии года три не дожил, молюсь о упокоении его души) горячо возражал, доказывал. У него дядя-инженер отсидел десять лет, в тридцать седьмом забрали.